Страница 1 из 8
========== Часть 1. Память ==========
Комментарий к Часть 1. Память
Вы не найдете здесь детальных описаний войны - это действительно ворох старых фотографий - то, как их видит Таня. В этой главе вы не найдете даже самой войны: здесь все то, что предшествовало ей или шло после. Сама войны в следующей главе, но, повторюсь, это лишь обрывки воспоминаний, где будет больше страданий и психологии, нежели деталей. Да и сама глава не будет понятна без прочтения первой. Поэтому если вы жаждете динамики, экшена и вспышек заклинаний - лучше закройте ее работу. Просто она о другом. О том, как трудно жить в мире после войны, потеряв саму себя.
Посреди острова, необычайно приземистая и
плоская, похожая чем-то на перевернутую сероватую
миску с приклеенными к ней в самых неожиданных
местах башнями, галереями и переходами, окруженная
рвом с кипящей лавой, раскинулась самая большая крепость…
Дмитрий Емец «Таня Гроттер и магический контрабас
Заря только занималась. Краешек неба, видимый из маленького-окна бойницы, был окрашен в невинно-розоватый оттенок и словно предупреждал людей, что день будет просто превосходным. Солнце еще не появилось, словно тщательно выжидая, когда зритель их театра уже будет готов лицезреть на сцене главную приму. Свет мягко заливал землю, и если бы человек смотрел бы на все это великолепие из окна своей квартиры где-то на двадцатом этаже, он явно мог сказать, что был счастлив.
Худощавая высокая женщина, укутанная в тряпки так, что не видно было ни лица, ни волос, ни миллиметра кожи, смотрела на просыпающуюся природу вовсе не из окон своей квартиры. Стекла у маленького окошка давно уже не было, каменный замок за ночь успел остыть, а здесь, наверху, словно являясь контрастом к рождающемуся дню, усиленно и злобно дул ветер. Он залетал в бойницу, словно враг, и настойчиво накидывался на хрупкую фигуру. Женщина замерла, но продолжала стоять, прижавшись всем телом к стене и глядя в маленькое отверстие перед собой. Она не любовалась небом, практически не видным отсюда, а лишь пыталась разглядеть землю — и не могла, потому что странные слезы — то ли от какого-то горя, то ли просто от холодного ветра, застилали глаза.
Небольшая изящная ладошка, которая вполне могла принадлежать некой аристократке, несколько раз изящно вылетала из ткани и, безуспешно пытаясь вытереть слезы, пропадала обратно. Женщина немного постояла, надеясь увидеть хоть что-нибудь за пеленой слез, после вздохнула, посильнее запахнулась в свою широченную мантию черного оттенка и двинулась дальше. Лестница в этом замке была такая, словно ее строили специально для атлантов, никак не меньше. Подъем осложняло и то, что местами ступени были разрушены или выглядели настолько ветхими, что, казалось — наступит на них человек, и они сразу рухнут вниз. Но хрупкая фигурка так изящно и быстро поднималась вверх, словно всю жизнь занималась этим. Попутно она успевала разглядывать стены: местами в них зияли огромные дыры, иногда, когда взгляд скользил от одной бойницы к другой, тот натыкался на странные куски бумаги. Возможно, когда-то это были картины: пейзажи, люди, натюрморты, и кто-то с любовью собирал из в одном месте, но это было когда-то. Сейчас же это были какие-то жалкие клочки, не уродливые, а какие-то родные и теплые.
Старый люк открывался со скрипом, сообщая женщине, что неплохо было бы смазать его петли. Но та не обратила на это никакого внимания: едва откинув крышку властным и уверенным движением, она, подобно кошке, юрко и ловко забралась на крышу и огляделась. Ветер здесь, наверху, был еще злее и упорнее, поэтому всего через несколько секунд неравной схватки мантия была откинута с лица вошедшей. Ярко-рыжие немного тяжелые кудри тут же раскинулись по плечам в изящном беспорядке. Зеленые глаза сверкнули и вновь померли: они походили на холодные и просто до безобразия огромные изумруды из колье какой-нибудь столичной красотки. Черты ее лица были какие-то гибкие, эластичные и островатые: девушка походила на кошку. Да, это именно была девушка — ей нельзя было дать и двадцати, но в глазах скопилась вселенская печаль и мудрость векового старца, а у тонких губ с изящным изгибом даже, кажется, виднелись морщины.
Татьяна Гроттер от неожиданности выпустила ткань мантии из своих рук, и игривый и злой из-за отсутствия людей ветер тут же воспользовался моментом: налетев, он надул эту самую мантию, обнаруживая, что под ней скрывается обыкновенный растянутый свитер и потертые и дырявые джинсы. Дырявые вовсе не из-за того, что так модно, а просто из-за того, что время не щадит никого и ничто. Девушка поежилась, но запахиваться вновь не стала, а просто бесстрашно подошла к самому краю и так же бесстрашно взглянула вниз.
Отсюда, с высоты птичьего полета и даже чуточку выше, открывался просто восхитительный вид на окрестности. Прямо перед ней зеленел лес, и, глядя на эти деревья, каждый понимал, что они росли здесь всегда: до людей, когда школу населяли веселые ученики… и будут они расти здесь вечно, с тоской глядя на увядающий остров.
Гроттер не интересовали деревья. Ее даже не интересовала каморка Древнира, спаленная сразу же, как только костлявые руки Чумы добрались до нее. Ей не хотелось любоваться на океан, омывавший островок со всех четырех сторон: он лениво катил свои сероватые волны на берег. Таня не могла смотреть на эти волны без содрогания: в ее памяти они еще были кроваво-красными от крови ее друзей.
Девушка отошла от обрыва, чтобы опуститься на колени перед той частью стены, на которой рукой ее отца, Леопольда, была нарисована стрелка: она указывала на Лысую Гору, где до сих пор кипела жизнь, где выжившие маги пытались забыть ужасы той войны… Эта стрелка указывала ей путь всю жизнь, всегда горела перед ней путеводной звездой, как горел и пример отца, отдавшего жизнь за свою семью. За нее — дочь Таню…
…того, кто понюхал цветок многоглазки, уже
невозможно обмануть. Это некое непреложное,
простое, ясное и честное знание.
Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и болтливый сфинкс»
…Иртыш был гигантской сибирской рекой с огромными плотинами, станциями ГЭС и прочими следами человека. Как и все в Сибири, он был огромен, но все же пропадал в свете Оби и Лены. Вокруг него, как и везде, тянулись бесконечные леса, зеленые — вечно зеленые, которые иногда прерывались, чтобы на этих гигантских равнинах вдруг появлялось какое-нибудь человеческое жилище.
Она сидела на шатком деревянном стульчике, глядя на прекрасный закат. Небо словно делилось на две части: одна до сих пор была лазурно-голубой, а вторая начинала окрашиваться оранжевым цветом. Солнце заходило, и все живое нежелось у его лучах, грелось и запасалось теплом.
Сзади послышались шаги — это Ванька совершенно тихо, как ему казалось, подошел к ней и, встав рядом, обнял за плечи. Таня прикрыла глаза и потерлась щекой о его руки, ощущая легкие покалывания любимого свитера и ощущая запах тайги, который Ванька всегда приносил домой. Даже не приносил — он просто пах так. Гроттер казалось, что она в раю; хотелось мурлыкать, как кошка, которую они так и не завели. Девушка лениво приоткрыла глаза, всем телом ощущая Ваню.
— Как же здесь красиво! — лениво, но все же восторженно произнесла Таня. — И закат великолепный. Вовсе и не скажешь, что природа умирает — кажется, она только рождается вновь в этом огне.
— У тебя душа философа проснулась, — засмеялся Ванька и уже серьезно уточнил. — Ты не жалеешь, что приехала?
Гроттер обернулась и, сделав рассерженное лицо, попыталась ударить Валялкина по руке. Тот с улыбкой отстранился, глядя на горящие зеленым пламенем глаза своей девушки.
— Конечно же нет! Как ты мог такое подумать обо мне?
Таня вновь отвернулась и уставилась на закат — не потому, что она обиделась, а просто потому, что как любая женщина, должна была сделать обиженный вид, услышав эти слова. На лице играла счастливая улыбка, и все у нее было просто прекрасно — даже жаловаться не на что. Жизнь без смертельной опасности вовсе не была скучна, потому что рядом с ней был Ванька, который окрашивал существование в самые яркие краски. Их взаимная любовь, которую они часто проявляли друг к другу, горела, подобно костру, и блики от танцующего пламени завораживали, заставляя переживать это снова и снова.