Стальные останки

– Шестнадцать. – Рингил перехватил руку, сжимавшую затылок, сплел свои пальцы с пальцами Миляги и поднес тыльную сторону его ладони к губам. Поцеловал. – Это мне было пятнадцать. А случилось все шестнадцать гребаных лет назад. И не называй меня так.

– Как? Мальчишкой?

– Эскиатом. Ты же знаешь, мне это не нравится.

Милакар высвободил руку, чуть приподнялся на локтях и взглянул на свернувшегося поперек него молодого человека.

– Это ведь и имя твоей матери.

– Она знала, для чего выходит замуж. – Рингил не поднял лица от влажного тепла паха Милакара, а его пустой взгляд был устремлен в полумрак возле двери спальни. – Она сделала выбор. Мне такой чести не досталось.

– Не уверен, что это был ее выбор, Гил. Столько ей исполнилось, когда ее выдали за Гингрена – двенадцать?

– Тринадцать.

Ненадолго стало тихо. Тот же приглушенный свет Ленты, что и в столовой, здесь лился в окна, ничем не сдерживаемый, и ледяным потоком ложился на ковер на полу от самого широкого балкона, выходящего на реку. Створки были открыты, занавески колыхались, словно вялые призраки, и двух мужчин обдувал прохладный осенний ветерок – он был совсем не таким зубастым и холодным, как в предгорьях, у Виселичных Вод, но обещал стать таким же. Зима найдет его и здесь. Рингил покрылся гусиной кожей, волоски на его руках встали дыбом. Он пошевелился, вдохнул острый, дымный запах Миляги, и это словно наркотик перенесло его на полтора десятка лет назад. Бурные ночи с вином и фландрейном в доме Милакара на улице Ценной клади в складском районе; аккуратное погружение в распутство, трепет от смутного желания исполнять волю Миляги, будь то в постели или за ее пределами. Он отправлялся в доки с боевитыми громилами выбивать долги или крался по улицам Луговин и районов выше по течению, доставляя товар. Время от времени за ним гонялась Стража, когда кого-то ловили после доноса, были стычки в темных переулках или притонах, а иногда приходилось махать мечом или убить кого-нибудь, но все это, включая драки, было таким ярким и таким, мать его, забавным, что в то время молодой отпрыск Дома Эскиат не осознавал, какая опасность ему угрожает.

– Ну, так скажи, зачем ты на самом деле явился, – мягко попросил Миляга.

Рингил перекатился на спину, положил голову и шею на живот Милакару. Мышцы были все еще на месте, крепкие под скромным слоем жирка – приметы среднего возраста. Они почти не дрогнули, приняв вес его вспотевшей головы. Рингил рассеянно взглянул на сцены оргий, нарисованные на потолке. Два конюха и служанка вытворяли нечто немыслимое с кентавром. Глядя на их безупречный пасторальный мирок, он уныло вздохнул и с тоской признался:

– Подрядился помочь семье. Надо найти кое-кого. Мою кузину, которая ввязалась в неприятности.

– По-твоему, я теперь вращаюсь в тех же кругах, что и клан Эскиат. – «Подушка» Рингила содрогнулась от смеха Милакара. – Гил, ты серьезно переоценил мою роль в нынешнем раскладе. Я преступник, не забывай об этом.

– Ага, я заметил, как ты держишься за старое. Живешь в охуительно большом доме в Луговинах, ужинаешь с Болотным братством и прочими почтенными личностями.

– Домик на улице Ценной клади все еще мой, если тебе от этого полегчает. И если ты вдруг забыл, напомню: моя семья из Братства. – В голосе Миляги теперь чувствовалось легкое напряжение. – Мой отец до войны возглавлял следопытов.

– Ага, а твой пра-пра, пра-пра, пра- и так далее дед основал этот долбаный Трел-а-Лахейн. Я это уже слышал, Миляга. Правда, как ни крути, в том, что пятнадцать лет назад ты бы не принимал под своей крышей того болвана с дуэльным прибамбасом на поясе. И не жил здесь, так высоко по течению.

Мышцы у него под головой немного напряглись.

– Ты разочаровался во мне? – тихо спросил Милакар.

Рингил опять уставился на потолок. Пожал плечами.

– После пятьдесят пятого все накрылось медным тазом, и нам всем пришлось выкручиваться. Почему с тобой должно быть иначе?

– Какой ты добрый.

– Ага. – Рингил поднялся и немного повернулся, чтобы оказаться лицом к Миляге, который остался лежать. Сел, скрестив ноги, положил руки на колени. Тряхнул головой, убирая волосы с лица. – Итак. Ты поможешь мне с поисками кузины?

Милакар с готовностью кивнул.

– Конечно. Что у нее за неприятности?

– Угодила в цепи. Насколько мне удалось выяснить, примерно четыре недели назад ее отправили на аукцион в Эттеркаль.

– В Эттеркаль? – Выражение «сейчас мы тебе поможем» исчезло с лица Милакара. – Ее продали законно?

– Ага, в счет просроченной ссуды. Канцелярия разрешила провести аукцион. Покупателям из Соленого Лабиринта она понравилась, и ее, похоже, в тот же день заковали и отправили куда-то вместе с остальными рабами. Но в бумагах путаница – или они потерялись, или я подкупил не тех чиновников. У меня есть ее карандашный набросок, я всем его показываю, но никто не желает ее узнавать, и я не могу найти никого, кто согласился бы поговорить со мной о происходящем в Эттеркале. Мне надоедает быть вежливым.

– Да, я это заметил. – Миляга покачал головой, сбитый с толку. – Какого хрена дочь клана Эскиат занесло аж в самый Лабиринт?

– На самом деле она не из Эскиатов. Как я уже сказал, кузина. Из семьи Херлириг.

– А-а. Значит, болотная кровь.

– Да, и замуж она вышла тоже неправильно, с точки зрения Эскиатов. – Рингил услышал в собственном голосе нотки яростного отвращения, но решил их не подавлять. – За торговца. Клан Эскиат не знал, в какую передрягу она попала, но, по правде говоря, я не думаю, что в противном случае они бы хоть пальцем пошевелили.

– Хм-м. – Милакар смотрел на собственные руки. – Эттеркаль.

– Точно. Кроме прочих, твои старые друзья Снарл и Финдрич.

– Хм-м…

Рингил взглянул на него, склонив голову набок.

– Что такое? Внезапные проблемы?

Молчание затягивалось. Где-то внизу кто-то наливал воду в большой сосуд. Милакар будто прислушивался к этому звуку.

– Миляга?

Мужчина встретился с ним взглядом, и его губы изогнулись в неуверенном подобии улыбки. Это было выражение, не знакомое Рингилу.

– Многое изменилось с той поры, как ты уехал, Гил.

– Да что ты говоришь.

– Включая Эттеркаль. Соленый Лабиринт после Либерализации превратился в совсем другое место, ты его не узнаешь. Я хочу сказать, все понимали, что работорговля начнет развиваться, это было очевидно. Поппи об этом все время говорила, Финдрич тоже, если его удавалось разговорить. – Слова вылетали из рта Милакара со странной поспешностью, будто Миляга боялся, что его прервут. – Ты не поверишь, какое это теперь серьезное дело, Гил. Я хочу сказать, там крутятся по-настоящему большие деньги. Больше, чем когда-либо давала торговля фландрейном или кринзанцем.

– Ты как будто завидуешь.

Улыбка вспыхнула и тут же погасла.

– На такие деньги можно купить защиту, Гил. Нельзя просто так попасть в Эттеркаль и силой добиться своего, как мы делали в прежние времена, когда там были сутенеры с их уличными делишками.

– Да что ж такое, ты опять меня разочаровываешь, – беззаботным тоном произнес Рингил, пряча растущее беспокойство. – Помню, раньше в Трелейне не было улицы, по которой ты не смог бы прогуляться.

– Я же сказал – все изменилось.

– Помнишь, нас пытались не пустить на регату воздушных шаров в Луговинах? «Мои предки построили этот драный город, и зря кто-то вообразил себе, что я буду сидеть в трущобах, испугавшись драчунов в мундирах с шелковыми кушаками». – Цитируя Милакара прошлых лет, он избавился от легкомысленного тона. – Помнишь?

– Слушай…

– Ну, разумеется, теперь ты сам живешь в Луговинах.

– Гил, я же тебе сказал…

– Все изменилось, ага. Я и в первый раз тебя расслышал.

Больше он не мог скрывать сочащееся чувство утраты, новой, мать ее, утраты, которая влилась в вековечный водоворот предательства, сжирающий год за годом его сраной жизни и оставляющий отчетливый горький привкус на языке, будто Милакар кончил ему в рот полынью в те последние мгновения, напряженные и пульсирующие. Удовольствие обернулось утратой, похоть – сожалением, и внезапно на первый план вылезла та же тошнотворная спираль гребаных угрызений совести, которую втюхивали жрецы в храмах, и самодовольные учителя, и борцы за чистоту родословной, и Гингрен со своими нотациями, и в академии с ее стерильной мужественностью и ритуалами посвящения для новичков, и прочая лживая херня, которую ему преподносили с напыщенным видом люди, облаченные в рясу или мундир, и…