Страница 27 из 145
15
Голос де Конмора стал вкрадчиво-опасным, а сам он подался вперед, заглядывая мне в лицо. Я почувствовала себя кроликом перед волком, что внезапно выскочил из чащи. Еще немного — и хищник бросится на меня и откусит голову. Или… свернет шею…
— Нет! Оставьте свои тайны при себе, мне они ни к чему, — торопливо произнесла я.
— Разумное решение, — пробормотал он и вдруг коснулся моей рассыпавшейся косы.
— Кто же придумал назвать тебя Бланш? У тебя темные волосы.
— Когда я родилась, они были белокурыми, как у моих сестер сейчас, — сказала я, еле сдерживая стремительно забившееся сердце. Этот человек и пугал, и волновал одновременно. Я вдруг подумала, что не смогла бы дать ему оплеуху, вздумай он
— Разрешите удалиться, милорд, — произнесла я срывающимся голосом, и делая шаг назад.
— Разрешаю, — сказал он и взял мою руку.
Я дрожала, но не сделала попытки вырваться и убежать. Бедный рождественский кролик, угодивший в пасть к волку! Вот кем я сейчас себя ощущала!
— Сожалею, но не смогу попрощаться с тобой по окончании праздника, — сказал де Конмор, поднося мою руку к губам. — Попрощаюсь сейчас.
Не сводя с меня глаз, он поцеловал не тыльную сторону ладони, как полагалось по этикету, а ладонь. Поцелуй получился долгим — гораздо дольше, чем требовали правила приличия. Мужские губы — горячие, твердые, опалили мою кожу, но это был самый восхитительный огонь в моей жизни.
Как зачарованная я смотрела на него, не понимая, как получилось, что этот мужчина действует на меня подобным образом. Как будто он объявил меня своей собственностью, но что самое странное — мне вовсе не хотелось этому противиться. Не хотелось освобождаться от его власти. И хотя какая-то частичка меня взывала к здравомыслию, я чувствовала, что окончательно и безоговорочно пропала от этого пронзительного взгляда, от прикосновения горячих губ. В голове так и зазвенели колокольчики — словно новый год уже наступил, и сбылось ожидание зимнего волшебства.
Но граф отпустил мою руку, и стало холодно. Только сейчас я заметила, что камин в комнате не горит, и как мне неуютно в холодной комнате в тонком бальном платье.
— Наверное, это трудно… — сказал де Конмор и замолчал.
Не дождавшись ответа, я спросила:
— Трудно — что, милорд?
— Жить рядом с тобой.
— Милорд?.. — мне показалось, что я ослышалась, но граф уже кивнул на дверь, разрешая уйти.
— Свернешь направо, а затем пойдешь — прямо, до арочной двери. Окажешься как раз в общем коридоре, — он махнул рукой, показывая, что мне надо поскорее удалиться.
Бочком я двинулась к двери, потом повернулась к графу спиной и почти выбежала вон.
Музыка все еще играла, и я нашла танцевальный зал без труда, хотя в этой половине дома не горели светильники. Прежде, чем войти в зал, я проскользнула в дамскую комнату, чтобы привести в порядок волосы. Зеркало отразило меня, и я была неприятно поражена увиденным — растрепанные волосы, помятое платье, оборка на рукаве почти оторвана, глаза и щеки горят, а губы алые, как кровь. Впервые я увидела себя в таком странном образе — диком, ярком, безумном… Неужели, это порыв Реджи породил меня такую? Или всему виной граф?.. Я вспомнила прикосновение его ладони к своей щеке и прикосновение его губ к своей ладони… Почему стало так холодно, когда он отпустил меня?..
— Бланш! Вот ты где! — в комнату вошла матушка. — Куда ты пропала? — она ахнула, увидев испорченную прическу. — Что за вид?!
— Оступилась на лестнице, — солгала я, чтобы не тревожить ее лишний раз.
— С каких это пор ты такая неловкая? — поругала меня матушка и тут же занялась моей прической, достав из поясной сумочки гребень. — Но ты ушла к Реджинальду? Как он допустил, чтобы ты упала?
— Его позвал граф, — опять солгала я, — по какому-то важному делу, а мне пришлось возвращаться одной. Там было темно, вот я и споткнулась.
— Главное, чтобы леди Пьюбери не увидела тебя! — матушка наскоро уложила мне волосы, подвязав пряди лентой, которую тут же оторвала от рукава. — Бог знает, что она тогда подумает!
Потом она оторвала и вторую ленту — для симметрии, и мигом выщипала торчащие по шву нитки.
— Ну вот, теперь выглядишь почти респектабельно, — она взяла меня за плечи и покрутила в разные стороны. — Припудри щеки, ты слишком румяная…
— Но девушкам нельзя пользоваться краской! — притворно ужаснулась я, чем рассмешила матушку.
С лукавым видом она достала пудреницу и коснулась пуховкой моих щек и губ.
— Юным девушкам много чего нельзя, но иногда — можно, — сказала она, подмигнув мне.
— Щекотно! — я хотела почесать лицо, но матушка ударила меня по пальцам.
— Не вздумай! И идем поскорее в зал, там танцы в самом разгаре. Возможно, граф уже отпустил Реджинальда? А может, тебя еще кто-нибудь пригласит. Ты была так мила, когда танцевала с ним. О чем вы говорили?
— Его родители умерли, — сказала я, — он приехал, чтобы уладить кое-какие дела отца. Сказал, что скоро опять уезжает.
— Бедный мальчик, — матушка набожно перекрестилась. — Мы потеряли отца и так страдали, а он остался один на всем белом свете…
— Он не пропадет, — утешила я ее, потому что говорить о Реджи мне сейчас совсем не хотелось. И я сильно сомневалась, что после выходки в зимнем саду Реджи заговорит со мной, не то что пригласит танцевать.
Мы вернулись как раз в тот момент, когда слуги вносили на серебряных подносах новый десерт — торт из безе. Краем глаза я тут же заметила черную фигуру графа. Он разговаривал с судьей и лордом Чендлеем, пока леди Чендлей и жена судьи орудовали ложечками, поедая новое лакомство. Мы с матушкой проходили мимо них, когда леди Чендлей сказала:
— Восхитительно! Этот Маффино — волшебник! Все так изысканно и просто!
Всегда приятно, когда хвалят дело твоих рук, и неожиданная похвала, пусть даже и адресованная другому, заставила меня замедлить шаг и улыбнуться. Эту улыбку перехватил граф де Конмор, так некстати посмотревший в нашу с матушкой сторону.
— Рад, что вы оценили вкус этого блюда, леди Чендлей, — сказал он громко, явно стараясь, чтобы я услышала. — Оно сделано специально по моему заказу, к этому приему. У него забавное название: «Развалины графского замка».
Обе леди захлопали глазами, не зная, что сказать.
— Вы ошиблись, милорд! — затараторил господин Маффино, оказавшийся рядом — конечно же! — совершенно случайно. — Этот торт называется «Зимний поцелуй», потому что он легкий и сладковатый — как и положено поцелую под омелой.
Это был новогодний обычай — под потолком развешивали омелу, и оказавшиеся под нею должны были поцеловаться. Как всегда господин Маффино поразил всех красноречием и романтикой, и дамы принялись наперебой делать заказы и выспрашивать рецепт.
— «Зимний поцелуй»? — переспросил граф. — Что ж, возможно, я ошибся. Действительно, торт — воздушный, сладкий, с легким послевкусием горчинки от шоколада, но именно она и придает ему особую прелесть. А потом ощущается такой дерзкий хруст обжаренных орешков. Ты пробуешь — и потом вспоминаешь лишь о нем… О «Зимнем поцелуе». Как вы считаете, леди Авердин? Вам понравилось? — он любезно обернулся к матушке. — А вашей дочери понравилось тоже?