Плохие привычки

Ирина прилетела утром в субботу. Несмотря на мокрую холодность осеннего мира, настроение ее было великолепным. Шеф был в курсе всех достигнутых результатов и ждал ее с подробным докладом не раньше понедельника. Ближайшие выходные дни должны были быть украшены праздничным флажком успешности и заслуженной истомой.

Во-первых, проект принят, и рекламой всей линии будет заниматься «Колосов и А», во-вторых, шеф поднял ей зарплату сразу вдвое. Ну а в-третьих, довольно сильно потускнели неприятные события вторника. Да и как им не потускнеть — за последние три дня она встречалась с такими интересными людьми, получила такой ядерный заряд от любимого дела, неожиданно снесшего золотое яичко, что забыла бы о чем-то более существенном, чем обычный перепих. Хорошо, не обычный перепих, но никто же не умер! И было это в прошлой жизни!

Произошел существенный прорыв по многим параметрам, вкупе называющимся «социальный статус», и произошло это настолько стремительно, что Ирина сейчас физически ощущала, как жмет ей прежняя одежда, как устарел недавний взгляд на вещи и события, даже эта старенькая квартира стала какой-то неродной… И, чего скрывать, сам Толик уже не казался завидной кандидатурой. Ну, по крайней мере в том состоянии, в котором он сейчас находился — да что сейчас, последние лет пять, не меньше.

Она расстегнула меховую куртку на пороге — хорошо, что вовремя сообразила одеться потеплее, в Москве было снежно и морозно. Ключи с брелоком в виде пушистого колобка-смайлика звякнули, рухнув в карман сумочки, и Ирина широко улыбнулась. Уже не мечтам, а вполне ясным и многообещающим перспективам.

Джин спал на подоконнике, зарывшись в какой-то допотопный мохеровый шарф, который Толик носил, наверное, еще в школе. Она слегка погладила котенка, и тот сладко потянулся, выпячивая тугой барабан пузика, моргнул и, зевая, предъявил великолепную юную пасть с остренькими, но какими-то игрушечными зубками…

Выгрузив половину багажа из сумки, она принялась сортировать грязное белье в уже почти доверху заполненной стиральной машине. На дне этого вороха и отыскалась сорочка Толика с отпечатком пухлых розовых губ…

Молния, скользнувшая вниз по позвоночнику и вернувшаяся в мозг алой мерцающей надписью «Тревога» (которая тут же была исправлена на «Измена»), плюхнула ее седалищем об пол.

«Как же так. Как. Он. Мог», — собственную неверность, потерявшую яркость недозволенности в московской кутерьме, по-хозяйски жирно закрасила унижающая ревность, и обоснованное подозрение, словно чернобыльский мутант, тут же вымахало до неопровержимого факта.

Как он мог? Толик неоднократно говорил ей, что, если в его жизнь войдет новая женщина, он расскажет об этом перед первой близостью. Когда он это говорил, видно было, что сам факт существования такой женщины — вещь невероятная и невозможная. Глаза лгать не могут, но…

Как он мог? Как… он… мог?

Делать что-либо перехотелось, она прошла в гостиную и включила телевизор. Налила себе полный бокал «Бейлиза» из зарезервированной на Новый год бутылки и уставилась на экран, абсолютно не понимая, о чем там говорят.

Когда я вернулся с работы, опять не встретившись с Колосовым, на моих наручных «Frederique Constant» было около двух часов дня, а в квартире был разгром.

Упавшая с вешалки Иркина куртка выглядела убитым человеком-невидимкой с оставшимся невидимым голым низом. Одна его рука тянулась к ложечке для обуви, а вторая, видимо, так и не успела выхватить из поваленного набок высокого желтого ботинка «Caterpillar» какое-то секретное оружие.

Мохеровый шарфик, из которого я сделал лежанку для Джина, сполз с подоконника — видимо, пытался помочь человеку-невидимке, но неудачно, не дополз. Его Мохеровая Пушистость была придавлена Иркиным тапочком, пошитым в виде щенка с черными пластмассовыми глазами. Один глаз болтался на честном слове, и на эту неприятность с табурета с сожалением взирал щенок на правом тапке, у которого с глазами все было нормально, но начинала отрываться подошва.

Походная сумка, которую Ирка брала в Москву, стояла наполовину выпотрошенной. С ее борта свисал фен — то ли пытался выползти сам, то ли решил повеситься на собственном шнуре, не вынеся разыгравшейся здесь трагедии.

Если бы не громкий голос телевизора из гостиной, я бы решил, что квартира пережила налет. Ведь чего-то подобного я и ожидал от Свина. Но просматривающийся фрагмент кухни с грязной посудой и тремя бокалами в молочных потеках от «Бейлиза» с подобным предположением согласен не был.

Я избавился от обуви и одежды тоже не особенно аккуратно и вошел в гостиную, всем своим видом являя неудовлетворенный знак вопроса.

Ира пила в обществе моей сорочки и собственных слез, отстраненно поглаживая спящего Джина. Телевизор создавал фон для этого эмоционального всплеска, вещая о проблемах сельского хозяйства области. Котенку было наплевать на громкость, он уютно посапывал на ногах у хозяйки.

Она молча ткнула пальцем в грязную сорочку, немых вопросов в квартире стало два. Меня приятно окатило этим олицетворением ревности, и сердце сжалось от теплой жалости к нам обоим. Эх, если бы оба наших подозрения были одинаково беспочвенными!

На какое-то время даже показалось, что все так и обстоит. Ведь никто не говорил, что та информация, обладателем которой я стал по вине Джина — истина в последней инстанции. Может, этого вовсе и не было?

Я сел на край кресла напротив дивана и посмотрел в заплаканные глаза Ирины. Женщины сильны своей красотой и своими слезами. Второе я предпочитал не видеть… и не являться их причиной. Потому что чувствовал себя злобным троллем, укравшим у ребенка любимую игрушку.

— Че на чем? — она старательно не смотрела на меня.

— Шутка, — проскрипел я пересохшим горлом. — Мишка и Жорик устроили, еще в прошлую пятницу. Ни одна женщина, кроме тебя, не касалась моей рубашки и меня самого за последние полгода.

Ирина перестала всхлипывать, пытаясь уловить хоть малейшую примесь лжи. Она знала, что я не умею врать.

— Правда? — она сказала это, уже поверив в мои слова.

— Правда. Можешь у них самих спросить — хоть прямо сейчас, чтобы я не успел никого предупредить.

Она шмыгнула носом, вздохнула и набрала Жорика.

— Георгий Константинович? Это Ира… у меня к вам вопрос по поводу прошлой пятницы… да, помада… до сих пор не постирал, — она стрельнула в меня красными от соли глазами. — Да, спасибо, извините, — тут же набрала Мишку.

— Привет! Ты ничего не хочешь мне рассказать?.. Не о чем, а о ком — о тех девицах, с которыми вы познакомились, пока я соленьями и зимней одеждой дома запасалась… Не знакомился? То есть его просто так целовали, анонимно?.. Да, розовой… придурки!

Ирина была готова к примирению — как быстро восстанавливается человек, если по жизни все складывается наилучшим образом. Она хлебнула остатки ликера, опустив на пол Джина и поджав под себя ноги, и уставилась на меня, поигрывая пустым бокалом в ожидании коленопреклонения. Я и впрямь бы так поступил, если бы не одно но. Так как прожил я с этим «но» несколько дольше, чем Ирина со своим, и от этого оно стало гораздо больше похоже на «увы» или «ого», я не торопился. Встал и полез в открытый посудный шкаф, из которого она доставала по очереди бокалы.

В хрустальной ладье обнаружилась высохшая донельзя сигарета, неизвестно кем и для каких целей сюда положенная. Я начал вертеть ее в пальцах, а она отзывалась заманчивым хрустом. Моя реакция Ире не понравилась…

ГЛАВА 31

Про истерический поход к Дону

И тут он тоже замолчал,

потому что заплакал…

Моя реакция Ире не понравилась, а когда я спросил, был ли в этой квартире Колосов, голос девушки дрогнул, говоря «да» и объясняя, по какому именно поводу нашу обитель посетило начальство.