Страница 16 из 79
Домой я возвращался другой дорогой. Солнце вроде бы было на небе и даже честно пыталось светить, но ему мешали в этом благом начинании тяжелеющие тучи.
Джин наружу не высовывался. Похоже, он заснул в моем кармане. Настроение улучшилось, и этому весьма способствовал маленький теплый и пушистый комочек в районе сердца. Я остановился, чтобы взглянуть на него.
Мимо меня прошлепал растрепанный мальчишка лет двенадцати с полиэтиленовым пакетом, полным ветра. Двигались мы с ним в разных направлениях. Я прошел шагов десять от места встречи с пацаном и увидел очень редкую картину — на земле лежали деньги, согнутая пополам внушительная стопочка российских рублей высокого достоинства. Судя по верхней купюре, мальчишку послали купить к ужину грамм 200 свежего золота.
Не могу с уверенностью сказать, что лишние деньги мне бы помешали. Потому что лишних денег у меня никогда не было. А в свете последних событий их не было вовсе. Потерял бы эти бумажки кто другой, наверное, оставил бы себе с пребольшой и толстой радостью. Искренней, животной радостью от соблазнительной халявы, в первом же раунде победившей хиленькую совесть, отягощенную наследственным урбанистическим авитаминозом.
Но мальчишку было жалко, поэтому я обернулся и свистнул, останавливая его. Он послушно подошел, не подозревая, в чем дело. Я показал ему на деньги, и его вид от этого стал еще более растрепанным. Он удивленно разжал кулак и заглянул вовнутрь. Кулак показал ему пустую ладошку. Растрепанность и растерянность парня, очевидно, достигли своего апогея, потому что он сначала что-то мяукнул, потом хрюкнул, и только после этого его горло и легкие смогли справиться со словами благодарности.
Я пожелал ему всяческих неудач в реализации проводимой им посевной кампании и проследил, чтобы деньги были перемещены в закрывающийся карман без дырок. Таковой без труда нашелся в его ярко-зеленой куртке. После чего я удалился в сторону своего дома с царской улыбкой.
Улыбка действительно была царской, и я мог гордиться собой минут примерно десять, шагая и позвякивая мелочью в собственном кармане. Хотя звякали там не только и не столько монеты. Эту незатейливую мелодию в основном исполняли ключи от квартиры на Пасечников. На этой связке также висели ключи от родительской квартиры, от рабочего кабинета и даже дубликат ключей от машины.
Внушительность связки вполне могла бы пригодиться в моменты, требующие необходимой самообороны. Я давно собирался разделить ее хотя бы на две. Оставить для себя ключи от квартиры, работы, а остальное переложить куда-нибудь в укромное место. Эту уже неоднократно откладываемую работу было решено незамедлительно сделать, вернувшись домой.
Довольно быстро я подошел к своей двери. Звякнув ключами в последний раз за сегодня, я открыл дверь квартиры и осторожно положил их на газету, на треть свесившуюся с полки шкафчика в прихожей. Но тут, блин, газета вместе с ключами соскользнула на пол, и ключи… НЕ ЗВЯКНУЛИ!
Я вдохнул металлический почему-то воздух прихожей, некстати подумав, что так должны пахнуть молодые, еще не крашенные холодильники, и стал лихорадочно вспоминать, кто ж это мог меня уболтать дать ему поносить мои ушки. С моей макушки. И тут же ощутил, что чердачное отделение моей головы бибикнуло и с места с пробуксовочкой умчалось в неизвестную, но, несомненно, розовую даль, полную изящных смирительных рубашек и одиозных личностей типа товарища Наполеона Буонапарте.
Я перекрестился, потом ущипнул себя и, наконец поняв, что делаю что-то не то, хлопнул в ладоши. Резкий хлопок влажными руками друг о друга. Потом поднял связку ключей и, держа ее за брелок, встряхнул. КЛЮЧИ НЕ ЗВЕНЕЛИ.
ГЛАВА 12
Про пьяного СЛОНА
— А вдруг он — разумное существо?
— Кто, Ерофеич?
Ключи сильно пахли железякой чертовой, но никак не хотели звенеть — во всяком случае, я не слышал никакого звука. Рука ощущала тяжесть металлических открывалок для дверей, ясно было, что они сталкиваются друг с другом и должны издавать приветственный (или прощальный?) звон, но звука не было.
Я оставил ключи в покое и принялся за собственные уши. Пощипав их за мочки и проверив пальцами наличие в ушных раковинах бананов, я понес околесицу — точнее, начал ее делать. Как делается околесица, я точно не знал, поэтому подошел к зеркалу и посмотрел в него глупыми глазами. Пару раз хлопнув ресницами, оттянул веки — вроде бы все было в норме. Глаза были зелено-карими и смотрели прямо, а не сходились к переносице, любуясь друг другом.
Тогда я показал себе язык, очень внимательно его осмотрел. С ним тоже все было в порядке. Единственное, он не умел сворачиваться в трубочку — этого он не умел раньше. Я растерянно причесался и побрызгался туалетной водой. Запах парфюма нос почуял, кожа ощутила приятную распыленную ароматную влагу.
В кармане проснулся Джин и не замедлил появиться снаружи. Его лобастая башка, протиснувшись между мной и курткой, сначала глянула с высоты на далекий пол, потом повернулась ко мне. Он сочувственно взирал на меня своими большими сонными глазами. Казалось, кот тоже почувствовал, что со мной творится что-то неладное, и был готов мчаться за ветеринаром. Хотя, конечно, все это было чистой воды выдумкой — беспокойство зверька объяснялось новизной обстановки. Я выпустил его на волю и снял мокрую одежду и обувь.
Пройдя в комнату, достал из холодильника бутылку минералки и припал к горлышку. Но не напился, потому что оно было закрыто пробкой, пришлось ее откручивать.
Когда вода с шипением (вся такая газированная) коснулась моего языка и иже с ним, я буквально вкусовыми рецепторами почувствовал звон ключей. И чуть позже, когда полоскал рот все той же минералкой, опять глуховатый звон — такой же, который должны были услышать мои уши, когда я трусил связку, держась за брелок. Звук я не слышал в полном смысле слова — я его распробовал на вкус. Причем информация, которую нес этот вкус о звоне, была полноценной, она ничуть не искажалась; как если бы я ЭТО действительно слышал, а не пил.
Я сел на пол, поставил к ногам бутылку и попытался закурить. Даже чиркнул спичкой и держал ее в дрожащей руке, пока искал сигарету. Потом вспомнил, что уже несколько часов как не курю. Спичку бросил на пол и начал думать о том, что мне из вещей нужно будет в психиатрической лечебнице.
И тут зазвонил телефон. Зазвонил! Он звенел звуком, а не был запахом, изображением или вкусом. Я это не чувствовал кожей, а слышал ушами. Решив, что самая полезная вещь в психушке — это действительная справка о собственной нормальности, но все же до конца не придя в себя, я поднял трубку и вместо привычного «Да» или «Алло» спросил:
— Кто говорит?
— Слон, — ответила трубка голосом Вячеслава Михайловича Слоновитого после небольшой паузы, вызванной неординарностью моего телефонного приветствия.
— Что надо? — я продолжал возвращаться к полноценной жизни, но, похоже, застрял где-то в четырехлетием возрасте.
— Шоколада! — радостно вспомнил Корнея Чуковского Славик на другом конце провода. Он, судя по всему, тоже пускал там пузыри, но не по причине легкого сумасшествия или из-за впадения в детство: из трубки явственно слышался запах перегара.
Я решил не обращать внимания на путаницу, возникшую в работе моих органов чувств, и продолжил познавательную беседу:
— Ты откуда? — спросил и тут же осознал всю неправильность постановки вопроса. Судя по алкогольному акценту и тяжести запаха, Славик на такой вопрос, кроме того, что он местный, не ответит ничего. Ну, или вспомнит о кораблях пустыни. Но он оказался на высоте:
— Из будки.
— Бери тачку и дуй ко мне, — я искренне надеялся, что он вдали от собственной квартиры и не полезет в кладовку за зеленой двухколесной тачкой. И не станет дуть на нее, транспортируя в сторону моего дома. С него бы сталось…