Хроника потярянных

По рассказам вдовы, Владимир Иванович представляется мне высоким, аккуратно одетым стариком; аккуратность во всём он сохранил с той поры, когда, до писательства ещё, работал бухгалтером в солидной конторе.

Свою первую книгу он издал в конце далеких, как страшная легенда, тридцатых годов, а расцвет его творчества упал на сороковые-пятидесятые, когда он написал семь романов: о металлургах, шахтерах, строителях, железнодорожниках, колхозниках, а также о советской милиции и советской торговле, и все – в самых лучших традициях соцреализма, где хорошее всегда побеждалось лучшим; в каждом обязательно был отрицательный герой – он своими кознями мешал остальным счастливо жить и созидать, но путем сложной и напряженной борьбы и разоблачений выводился на чистую воду.

Все женские же образы в романах, как с гордостью заверила меня Мария Ивановна, как две капли воды похожи на неё самое, потому что Владимир Иванович, по её словам, жил скромно, никаких интрижек с женщинами себе не позволял и уезжал из дома ровно на столько дней, сколько оплачивал командировки Союз писателей – только чтобы собрать материал для романа.

Последние годы он, говорят, жил до того уединенно, что даже не пошёл на похороны нечаянно погибшего взрослого сына, т. к. не хотел расстраиваться – он как раз дописывал роман о торговых работниках, пел свою лебединую песню и счел, что похороны могут повлиять на счастливый финал романа.

В последние годы он был обижен на писательскую организацию, в которой, по его мнению, захватила власть "эта наглая молодежь", что пришла с фронта, быстро набрала силу, постоянно интриговала, потому что её было много и всем не хватало места, и оттесняла в издательстве его романы, которые объявила "порождением культа". И после эпопеи о советской торговле романов он больше не писал – лишь писал в Большой Чум обличающие письма о писательской организации, сетуя в них на узурпацию власти новым руководством и на оскорбительное к нему невнимание.

А кто же была эта наглая молодежь?

На первом месте среди неё Баранов неизменно ставил сменившего его на посту Антона Сидоровича КУЛЕБЯКИНА.

Был Антон Кулебякин полуудмурт с немного раскосыми карими глазами, но с чисто русским носом "картошкой", который со временем приобретал сначала розовый, потом багряный, а потом и сизовато-сливовый оттенок. Родился Антон в нашей же области в селе Нижняя Елань, ещё школьником писал стихи и даже публиковал их в районной газете.

Неизвестно сейчас, каковы были его дальнейшие планы – всё спутала война: подобно сверстникам, он ушел на фронт со школьной скамьи, был ранен и после войны обосновался в областном центре, женился, продолжал писать и печатать стихи и, похоже, мечтал стать профессиональным поэтом.

Однако стихи плохо кормили. А надо сказать, он был широко одарён: пел, хаживал в театральную студию, имея при этом хороший рост и крепкое сложение. И он пошёл туда, где мог проявить все разом способности – в актёры. Но литературные способности в нем пересилили: он написал повесть о войне, издал отдельной книжкой и стал с тех пор профессиональным писателем. А став писателем, взялся за монументальный труд: замахнулся на эпопею о гражданской войне в Сибири, по размаху подобную "Тихому Дону" – многим писателям тогда лавры Шолохова не давали покоя! Он изучал архивы, встречался со старыми партизанами, оставшимися в живых после передряг времени культа личности: по какой-то злой иронии судьбы именно старых партизан, завоёвывавших советскую власть, расстреливали в нашей области едва ли не подчистую… Пять лет изнурительной работы – и на свет появляется огромный роман Антона Кулебякина "Перепутья".

Но поскольку в каждом областном центре уже написан свой "Тихий Дон", а на что-то иное молодому Кулебякину не хватало ни культуры, ни широты кругозора, ни мастерства – "Перепутья" стали заметным явлением только в нашем городе. Окрыленный кажущимся успехом, Антон выкупил двести экземпляров своего романа и сто из них, начертав на каждом размашистый автограф, раздал местным руководителям всех рангов, смело входя в кабинеты, попадая иногда на какие-то совещания, с шуткой и балагурством, по-артистически свободно выходя при этом из неловкого положения, перезнакомился со всеми и каждому торжественно вручил свое детище. Остальные же сто экземпляров он разослал всем сколько-нибудь известным писателям и критикам страны.

Но поступил он опрометчиво: один из столичных критиков – или у того настроение было пропащее, или не на кого было излить свою желчь и эрудицию, а тут роман никому не известного провинциала! – в пух разнес его в "Литературной газете", въедливо разобрав все его недостатки, вплоть до названия – оказалось, что на бескрайних просторах провинциальной российской словесности до него успело появиться еще пять разных "Перепутий". Вот уж порезвился критик, поплясал на романе и его авторе, а заодно и на остальных пяти!

Но автор наших "Перепутий" не пал духом, благо наш областной, не избалованный информацией читатель был простодушен и доверчив, о предыдущих "Перепутьях" и слыхом не слыхивал, а книги ценил главным образом по толщине и по добротности переплета.

Старые партизаны написали в областную газету прекрасные отзывы о романе и требовали его переиздания, и в городе стало считаться, что книга принята читателями с восторгом. Автор сделал по книге сценарий для драмтеатра, по которому был поставлен спектакль, а также радио-сценарий для местного радио. Написан был им по роману и киносценарий, но своей киностудии, на которую бы можно было воздействовать с помощью Большого Чума, у нас нет, а другие студии вежливо от сценария отказались. Молодой и энергичный автор предлагал роман и в несколько центральных издательств, но те его безоговорочно отклонили со ссылками на безнадежную слабость и подражательность.

С тех пор Антон написал ещё несколько романов, но все они по размерам уступали первому; так что "Перепутья" его так и остались в истории области самым КРУПНЫМ романом.

Такой успех романа дал импульс счастливой звезде Кулебякина, ярко вспыхнувшей на местном культурном небосклоне. Он хорошо оделся, поставил на широкую ногу свой дом (куда часто приглашались теперь важные гости, и угощали их там с чисто русским хлебосольством), стал запросто вхож в Большой Чум, а также к директору местного издательства и прочим начальникам, где мог к слову ввернуть свежий анекдот или, с юмором обыграв увиденную в кабинете у другого начальника сценку, рассмешить до слез и тем моментально разрядить обстановку, но в то же время и решить какое-нибудь дело. Так, он сумел помочь выхлопотать квартиру непрактичному и, к тому же, пьющему поэту, чего не мог уже неспособный хлопотать за кого-то, кроме себя, Баранов. И на очередном собрании писатели избрали Антона Сидоровича своим руководителем.

Однако Баранов с властью добровольно расставаться не желал – он боролся: наведывался в Большой Чум с жалобами и писал обстоятельные письма в Москву, обличая в них всех писателей подряд, а больше всех – Кулебякина.

Это было долгое сражение – правда, тихое и бескровное. В то же время они, Владимир Иванович и Антон Сидорович, с присущей обоим выдержкой встречались, подавали один другому руки, хотя и с непроницаемыми лицами, поскольку были хорошо информированы о взаимных действиях, т. к. каждый имел сторонников и добровольных осведомителей не только в писательской среде, но и в Большом Чуме. Однако методы Владимира Ивановича и сама его фигура были уже одиозны. Молодость и напор Кулебякина победили – Баранову пришлось сдаться и уйти с гордо поднятой головой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.