Страница 1 из 2
Михаил Стрельцов
Снеголет-30
© Стрельцов М. М., 2018
Слово автора
Тридцать лет падал снег, лили дожди, палило солнце и опадала листва, и вновь случался снеголёт до новогодней вешки и после. И в этом нет ничего удивительного – природа шагает, как ей положено, несмотря на то, что все эти годы судачат о глобальном потеплении. Ничего особенного не изменилось из-за того, что я вздумал писать стихи. Желание это проявилось в классе втором, оттолкнувшись от знакомства с баснями Ивана Крылова. Мне хотелось как-то вот так же, эзопово, подколоть одноклассников, которых недолюбливал. И шагая из школы домой – а это было не близко, в частный сектор – придумывал ужасные конструкции из стилистики прошлых веков. До этого я уже написал пару сказок – уродливые гибриды русских народных и «Ну, погоди!», продолжение про Карлсона и даже одну пьесу для школьного кукольного театра, где наличествовало всего три куклы: Буратино, петрушка и медведь. Персонажей мне явно не хватало, и пьеса не задалась. Я разочаровался в своих литературных потугах и далеко их забросил, время от времени пытаясь писать то продолжение «Трех мушкетёров», то про шпиона с кошачьими глазами.
Пришествие в нашу жизнь видеосалонов вызвало из моей головы пару-тройку приключенческих корявых ужастиков, благо, с другой стороны, подпитывалось появившимися книгами ранее запрещенных авторов. Наслоясь на Булгакова, один такой рассказик в дальнейшем поимел право на существование и в 94-м году был опубликован в Ленинск-Кузнецкой газете «ЛИК», которую на свой страх и риск выпускал поэт Алексей Белмасов. Надо сказать, что в этот период газеты фактически прекратили печатать что-либо литературного, предпочитая анекдоты, скабрезности и дутые сенсации. Оттого очередь к Алексею на публикацию была громоздкой, и занять две полосы из четырёх рассказом – стало невероятным везением. Тогда же впервые пришлось пробовать саморедакторство, чекрыжить и сокращать свой злосчастный рассказ, иначе бы он занял всю газету. Процесс был болезненным, но в итоге полезным.
Лирические свои эмоции тоже пытался превращать в прозу и пьесы, но сказывалось отсутствие опыта и элементарного словарного запаса. Оттого выкручивался сложением стишков. И, разумеется, не предполагал, что пройдут все эти тридцать с лишним лет и, обвешенный всевозможными литературными чинами, с удивлением буду считать более сотни своих публикаций в различных сборниках, журналах, альманахах не только по России, но и с вкраплением зарубежных. Я вообще не предполагал, что до этого доживу. В юности мой нынешний возраст казался недоступным, если держать в уме имена многих поэтов, ушедших молодыми. При том рядом активно уходили поэты-ровесники. Суицид и наркотики были настолько распространены среди нашего племени в 90-е, что держаться от этого подальше помогала только ответственность за семью, коей оброс. Основной причиной была, конечно же, невостребованность. Только что упомянул о невозможности где-либо напечататься в наших сибирских перифериях. Так уж вышло, что поэту и писателю необходимо видеть написанное где-либо напечатанным – в надежде, что его метущуюся душу поймёт какой-либо читатель. Ну или похвалят. Как, скажем, рыбака, за богатый улов. В каждом из нас проживает ребёнок, нуждающийся в ласковом слове.
С другой стороны, в том и предназначение искусства – становиться доступным. Художники и режиссёры пишут и снимают картины, чтобы их видели; композиторы пишут музыку, чтобы её слушали; актёры показывают спектакли, чтобы им аплодировали. И поэты имеют все основания предъявлять своё творчество, выступая перед зрителем либо публикуя. И вот этого как раз их активно лишали. Можно углубится в цензурное советское время и долго рассказывать про Бродского с Пастернаком, про Есенина, творчество которого переписывалось со слов мужиков, вернувшихся из тюрем. Все скандалы, суды, расстрелы и лагеря – помнить стоит, как помнили их мы, взявшиеся за перо с благоговейными трепетом и отвагой перед непредсказуемым будущим. Но то была лишь богатая фантазия – нам выпало не такое зловещее, но не менее тугое время игнорирования литературы; насмехательства над поэтами; необходимости скрывать этот свой ненужный капиталистам талант от работодателей. Из эпохи почетной и уважаемой профессии нам довелось резко шагнуть в безвременье и деградацию вкуса. Именно накануне этого периода я и заявился со своими хлипкими виршами, претендуя на признание. Прежде всего, профессиональным сообществом, потому как у читателя – точно было понятно – ловить стало нечего.
Не буду лукавить, говоря, что не имею понятия – зачем с этим мусором, который я принимал за стихи, возились в городской литературной студии «Родники» поэты Николай Батюк и Виктор Жаданов. Несомненно, что в городе Мыски, расположенным между Новокузнецком и прославившимся шахтерскими забастовками Междуреченском, эти поэты и поныне помнятся как подвижники и неординарные личности. Но за пределами города и Кемеровской области о них, разумеется, мало что известно – удел так называемых «местных поэтов», на самом деле коих по России тысячи. Но не совру, что не каждый из них, отчетливо понимая собственную обреченность на невостребованность, ведя жизнь взрослого человека, в первую очередь вынужденного заботится о семье, будет тратить время на выпёстывание сомнительных «литературных дарований». Как позже мне самостоятельно пришлось в этом убедится – львиная доля этого времени уходит впустую. Чуть позже поясняли порой в областном литобъединении «Притомье», которым руководил Сергей Донбай, что в моём наивном рифмоплётстве некоторых подкупала, прежде всего, искренность, естественность, отсутствие игры в поэта, а иногда хвалили за свежесть и необычность образов. Считаю, что это было огромным и неоправданным с моей стороны авансом. Потому что поэтом я себе считал только в пору наглой юности, а после смирился с мыслью, что имеются целые созвездия прекрасных поэтов, до которых мне никогда не дотянуться. Вернее, надо всерьёз заниматься только этим, посвящая себя полностью, иначе никак. Но по тем же причинам, что и у моих первых учителей, выбор был в пользу собственного выживания и семьи своей тоже. Тем паче я всё время работал прозу, а стихи так и остались неким побочным продуктом, образовывающимся время от времени, а не целенаправленно.
И всё же, продумывая структуру этой книги, решил отказаться от всевозможных сортировок на раннее и дальнейшие всполохи сочинительства в столбик. Подобно тому, как всё это время чередовались времена года, невозможно чётко сказать: вот этой осенью писал только лирику, а в том году сплошные пародии. Восторг и разочарование, радость и горе, смех и боль всегда рядом, рука об руку, и в этом видится какое-то мудрое равновесие жизни. Готовя эту книгу, стараясь сбалансировать тексты тематическими блоками, тем не менее разместил стихи вперемешку. Потому что тот юноша всё же порой выдавал нечто любопытное мне сейчас, а я – современный и вполне себе умудренный – до сих пор могу дать осечку. Потому процентов восемьдесят стихов, написанных тогда либо сейчас, никто не увидит – это стихи-упражнения, не отставившие следа ни в памяти, ни в черновиках. И даже из тех, что остались и были хранимы, в эту книгу вошли единично под моим мысленным грифом «публикуются впервые». И так же равным образом стоят со стихами, которые выдержали с десяток публикаций. Хотя всё это, на мой взгляд, просто выдаю за поэзию, а к ней имеет отношение только тем боком, что выжило вместе со мной, порой помогая шагать по своему пути дальше. Единственное, чем я руководствовался при написании похожего на стихи текста: чтобы он, с одной стороны, не был бы оторван от парадигм, а с другой – не был бы похож на подобное на эту же тему, не становился занудным, заунывным, то есть обретал бы индивидуальность. Вот что-что, а сразу уяснил – любой отдельный стишочек даже у одного автора не должен напоминать содержимое патронташа, каждый потенциально может рассматриваться как самостоятельное произведение искусства.