Страница 3 из 5
Аналогичные процессы происходят и в литературе. Прославленные составители упомянутых выше антологий Ким Чхон Тхэк и Ким Су Чжан в это время воспринимаются уже как последние могикане некогда мощной «озерной школы». Уже никого не удовлетворяет та тематика, которая была провозглашена корейскими «пейзажистами» как единственно достойная поэзия. Она кажется для этого периода слишком камерной, не актуальной для новых сил, выступивших на историческую арену. Все явственнее в поэзии начинают звучать новые темы. Поэзия приобретает бодрую, жизнерадостную и жизнеутверждающую окраску, проникается духом эпикурейства. Не менее важно и то, что в это время в поэзии появляется человек. Поэта интересуют уже не излучины побережья у Косана, не пейзаж, а излучины души человеческой, ее разнообразные переживания, преступные с точки зрения конфуцианской морали. Так заявляет свои права почти отсутствовавшая в предыдущую эпоху лирическая тема, абсолютно воспрещенная конфуцианством и использовавшаяся ранними поэтами (например, Чон Чхолем) в сугубо символическом плане, когда под возлюбленным разумеется только король, а под возлюбленной его подданный. Новая эпоха снимает с лирики этот символический налет, освобождает лирику от оков, которые стесняли ее раньше, дает место изображению подлинных чувств. Освобожденное от запрета переживание порою приобретает грубо чувственный характер в такой мере, что из-за слишком откровенного языка лирическое стихотворение превращается в свою противоположность.
Характерно, что вместе с новой темой в поэзию приходит и новый автор – женщина, как, например, прославленная поэтесса того времени Хван Чин И из Кэсона (в то время Сондо), тонкий знаток китайской поэзии эпохи Тан, одна из высокообразованных женщин того времени, вошедшая в историю корейской поэзии под именем «бессмертной».
В это же время появляются поэтические произведения и на общественно-политическую тему. Поэты не обходят и таких явлений, как торговля, ростовщичество. Они обращаются к прозе городского быта, окружающей их городской действительности. Освободившийся от конфуцианского мировоззрения человек этого времени чувствует себя как бы вновь родившимся на свет. Перед ним открылся новый, неведомый ему дотоле мир. Он и относится к нему наивно, как только что родившийся ребенок. Отсюда любование и восхищение каждой деталью, наивный анализ действительности, доходящий до удивления перед каждым новым предметом, увлечение вещью, одним ее названием.
Многие стихотворения этого времени представляют собою перечни, каталоги рыб, насекомых, растений, наименований кораблей и т. п. Все это кажется поэтическим, достойным того, чтобы о нем говорить в поэтической форме.
Старая форма камерного трехстишия явно была тесной для этой новой тематики, требующей простора. Поэтому сичжо существенно преобразуется. Это преобразование идет прежде всего по линии принижения роли строки и перехода к непрерывному чередованию ритмически организованных стоп, в основе которых лежит то же самое число слогов, что и в стопе сичжо. Здесь, таким образом, закладываются основы либо для перехода стиха в свободный, что, кстати, характерно и для корейской поэзии двадцатого века, либо для отрицания стиха как такового в пользу ритмически организованной прозы. Известно, что такие выдающиеся произведения начала девятнадцатого века, как «Повесть о Чхунхян», как раз и написаны такой ритмически организованной прозой. Эта новая форма стиха получила название чапка – «сложное стихотворение», или чанга – «длинное стихотворение». Стихи, написанные в форме чанга, вошли в четвертый раздел сборника.
Новый период в развитии корейской поэзии был характерен и еще в одном отношении. Ким Чхон Тхэк и Ким Су Чжан, знаменитые составители антологий корейской поэзии, были вместе с тем по существу последними из известных поэтов, пишущих в форме сичжо. Пак Хё Кван и Ан Мун Ен, составившие в 50-x годах XIX века третью антологию корейской поэзии – «Родник поэзии» (в нем помещено 452 сичжо), – были, во-первых, эпигонами этой формы, а во-вторых, исключением из общего правила. На самом деле во второй половине XVII и в XVIII веке безраздельно господствует «неизвестный автор» – явление, характерное и для прозы того времени.
Впрочем, это специфически корейское явление в немалой мере присуще и предыдущей эпохе. Конец XVII и XVIII век роднит с предыдущей эпохой и еще одно примечательное обстоятельство. Это – отсутствие индивидуальных поэтических сборников. Почти все поэты, писавшие по-корейски, представлены только в антологиях. Своих произведений они не печатали. А так как составители антологий отбирали только наиболее значительные произведения, то подавляющее большинство поэтов известно нам по двум-трем, в лучшем случае по пяти-шести сичжо. Все остальное их творчество не дошло до нас. Счастливое исключение составляет творчество классика корейской поэзии XV века Чон Чхоля (1536–1593), писавшего под псевдонимом Сон Кан. Его произведения были изданы в 1749 году в виде отдельного сборника «Сон Кан каса». Два из них, написанные в форме «каса», вошли во второй раздел настоящей книги.
Безыменность и антологичность корейской поэзии – явления далеко не случайные. Надо иметь в виду, что литературным языком того времени был не корейский, а китайский. Он оставался литературным языком даже после создания корейской национальной письменности. Корейский язык долгое время считался в кругах господствующего класса вульгарным, недостойным того, чтобы выражать им высокую поэтическую мысль. Недаром в кругах феодальной интеллигенции его называли «диалектом» китайского языка, а корейскую национальную письменность – диалектальной письменностью. Естественно, что тот, кто прибегал к этому способу выражения поэтической мысли, предпочитал либо не печататься, либо оставаться неизвестным, тем более что авторами произведений выступали, как правило, крупные государственные деятели, конфуцианцы по образованию и по убеждению. Возможно, что именно отсюда идут и попытки оправдать свое творчество на родном языке «теориями» о китайском (даже просто переводном) происхождении сичжо, попытки явно несостоятельные, поскольку ничего аналогичного в китайской поэзии нет, а переводные сичжо насчитываются буквально единицами и давно выявлены корейскими исследователями. Когда тематика сичжо демократизировалась, когда в сичжо проникли городские мотивы, когда оно отвоевало себе право на лирическую тему, выступать под своим именем стало еще более рискованным. А так как новая тематика пришла в корейскую поэзию в XVII–XVIII веках, то эта эпоха и оказалась эпохой «неизвестного автора». Следует при этом отметить, что Корея все же знает индивидуальные поэтические сборники, и немалое их число. Но все они представляют собой собрания поэтических произведений, написанных на китайском языке.
Сичжо, а вслед за ним чанга – вполне самобытное корейское явление как по форме, так и по разрабатываемым темам. Но этот вид корейской поэзии испытал несомненное влияние китайской классической литературы. Многочисленные создатели стихов в форме сичжо широко использовали в своих произведениях образы китайской классической литературы, начиная с бессмертного Цюй Юаня, памяти которого в корейской поэзии посвящено немало вдохновенных строк.
Исключительное значение для Кореи имело и творчество гениального поэта средневекового Китая Ду Фу (712–770). Вскоре же после изобретения корейской национальной письменности, в 1481 году, все его произведения, давно известные корейцам и в подлиннике, были переведены и прокомментированы по-корейски. Все собрание составило двадцать пять томов и было переиздано в первой половине XVII века.
Классическая корейская поэзия переводится на русский язык впервые. Настоящий сборник состоит из четырех частей. В первую часть вошли произведения раннего средневековья, написанные в форме, присущей народной поэзии. Последующие части включают в себя произведения позднего средневековья (с XV в.): вторая часть – произведения, написанные в форме каса (XVI в.); третья часть – стихи в форме сичжо (XV–XVIII вв.); четвертая часть – стихи в форме чанга (XVII–XVIII вв.).