Страница 2 из 3
Коротко скажем о следующем разделе – разделе любовной лирики «Ты всегда впереди, между солнцем и мной». В нём герой, следуя естественному течению жизни, переходит от романтизированного образа «снежной королевы» ко вполне земному «Тамара, девочка, жена».
Чуть подробнее остановимся на разделе «И морем быть нетрудно мне», который включает в себя стихи о природе. Герой здесь уходит из дома в поисках «летающих глаз» стрекозы, ловит еле слышный звон фарфоровой чашки на блюдце, предвосхищающий шторм; становится морем, сквозь которое «проплывает пугливая кефаль»; наблюдает, как «пальмовые перья тихо гладят рыжую зарю», но, забывшись, даже в яростной белой морской волне видит сибирскую метель.
На примере природной лирики, требующей особой изобразительности, легче проследить одну особенность стихов Вячеслава Назарова.
Галина Шлёнская в статье «Свести мельчайшее с огромным» (1984) пишет, что Вячеслав Назаров своим «формальным учителем» считал Сергея Эйзенштейна. Дело в том, что Назаров несколько лет проработал режиссёром на Красноярской студии телевидения и привык к выразительным средствам кино. «Работа режиссёра неизбежно накладывала свой отпечаток и на его поэтическое творчество, – пишет Галина Максимовна. – Ему было дорого у Эйзенштейна «интеллектуальное построение формы», предельная насыщенность кинофразы, экономия выразительного материала. Ему хотелось достигнуть в стихе подобного лаконизма конструкций, чёткости монтажного контрапункта».
И действительно, при более близком знакомстве со стихами Назарова складывается ощущение, что он не просто создаёт поэтический текст, но скрупулёзно выстраивает последовательность кадров, чтобы наиболее точно передать видимую ему картину. Стихи при этом становятся не только носителями поэтической мысли, но и проводниками визуальной эстетики. Это можно встретить у Назарова в разных текстах: например, в стихотворениях «Побег», «Я знаю, как ели в Сибири растут», «Полдень», «Август», «Цепная реакция», «Шторм», «Триптих», «Странный аппарат – стрекоза». Вот несколько строк из последнего:
От природной лирики перейдём к разделу, носящему название «От камня в лапе к лазерным лучам». Он объединяет в себе тексты на тему, о которой уже было упомянуто выше, но не остановиться подробнее на ней мы не можем. Это тема научно-технического прогресса, осознанной ответственности человека за вверенный ему мир, тема рационального использования научного знания, несовместимости гения и злодейства, неготовности человека встретиться с другим разумным видом ни в космосе, ни на Земле.
Назаров подробно говорил об этом в повестях «Синий дым» (первая публикация – 1972), «Игра для смертных» (1972), «Силайское яблоко» (1978), «Бремя равных» (1978), ряде фантастических рассказов.
Впрочем, фантастика и поэзия не так далеки друг от друга, как может показаться на первый взгляд. Язык фантастики насыщен образами, гибок, не имеет чётких границ, вторит полету фантазии и словно создан для того, чтобы напрямую затронуть сердце читателя. И вот в лирике Назарова тесно сплетаются логика научных представлений и мифология, «шифр бессчётных чертежей и чётких формул» и творческое горение, а тревога за будущее мира звучит как предупреждение людям.
В фантастической поэме «Атлантида» (1973) описан худший вариант этого будущего: легендарный остров погибает, отдавшись полностью во власть «логики и воли». Слово – последний оплот жизни, источник мятежа, носитель правды – убито, и с ним из Атлантиды постепенно исчезает всё живое: из города уходят деревья, из человеческих душ – тепло. Остаётся лишь равнодушное ледяное оцепенение:
Но неужели у человечества нет шансов? Ответ на этот вопрос дают два последних стихотворения раздела: «Дорога снов» и «Скорость света». Избавлению от страшного финала может послужить совместная работа разума и сердца, в которой приоритет не будет отдан ни одному из них:
В раздел «Весна, не предусмотренная свыше» вошло несколько стихотворений социально-политической направленности. Стоит выделить среди них поэму «На грани».
Валерия Размахнина в статье «Правда, ещё не ставшая простой» (2001) пишет о ней: «Он начал писать, когда еще учился в МГУ и жадно вбирал в себя первые веяния, появившиеся после освобождения от культа и культовой идеологии. Лейтмотив – ликование: страшное время позади, преодолена какая-то граница, отделявшая мир от света и добра. Это требовало выхода, воплощения в слове – ещё зыбком, мятущемся, но, безусловно, искреннем. Этим первым выплеском и стала ранняя поэма «На грани» (1956). Она не была напечатана в своё время, а теперь уже утратила актуальность и остроту. В целом поэма наивная, с некоторым налётом идеализма и той прямолинейности, которая сформировалась в литературе советских десятилетий. Освободиться от неё сразу было невозможно, и весь смысл сводился к тому, что лозунговые формы разворачивались на сто восемьдесят градусов: «Головы – чтобы думать. / Не для того, чтоб склонять… Встань! / И выйди в изломы улиц / исступлённо / петь о свободе…» Казалось, что это необходимый и достаточный призыв, чтобы действительно обрести свободу. Ушло нечто, давившее сверху, разомкнулся словно бы навеки очерченный круг, переступить который никто не смел и не мог. Всю бездну, всю сложность этого затмения нам ещё предстояло осмыслить, но тогда, на первых порах, отчётливо проступила грань, которой весь строй понятий размежёвывался прямолинейно и однозначно: добро – зло, свет – мрак…»
Интересно, что фрагмент поэмы «На грани» был опубликован в 1973 году в сборнике «Световод» как самостоятельное стихотворение под названием «Скрипач» (в поэме этот отрывок называется «Весна и скрипка»). И можно проследить, как влияет контекст на восприятие «Скрипача» в поэме и вне её.