Фосс

– Насколько я понимаю, рукоятка выполнена в восточном духе, – заметил Пэлфримен.

Он очень быстро перевел разговор в область научных интересов.

– Да. Индия. В детстве мне подарил его знакомый капитан моего дядюшки, чей корабль иногда заходил в Сидней.

Молодая женщина пристально разглядывала предмет своего позора и сосредоточиться на беседе не могла. Ее сжавшееся горло пронзили горячие, нестерпимые спазмы. Более того, она уже не помнила причин, побудивших ее к личному разговору с этим человеком.

– Прелестная вещица, – заметил Пэлфримен, – было бы жаль ее испортить. Мне кажется, она отлично смотрелась бы в застекленном шкафчике.

Почувствовав, что молодая женщина расстроилась, он отнесся к хлыстику с преувеличенным вниманием, и она опечалилась еще сильнее, а англичанин задумался о тайне, которую она скрывает. У него не было причин полагать, что со времени званого обеда ее отношение к нему хоть сколько-нибудь переменилось. Он ни в коем случае не думал, что она преследует неизвестную ему цель. Пэлфримен обладал определенной долей интуиции, однако женский пол не понимал, несмотря на все свое уважение.

«Ничего путного у меня не выйдет», – подумала Лора, продолжая разглядывать свой хлыстик. Зато ее бледность прошла, щеки и губы налились краской – видимо, от жалости к себе.

– Пользы от него немного, – заметила она, – красоты тоже. Он мне не особенно нужен, знаете ли. Так, беру с собой по привычке. Сначала хлыстик мне нравился – экзотика, подарок из другой страны. Я мечтала о путешествиях в Индию, в Маврикию, на Занзибар. Названия звучали как заклинания, мистер Пэлфримен. И я надеялась, что если буду произносить их достаточно часто, то мечта станет реальностью.

Все это время ее вороная лошадь поднимала копытом пыль, отвлеченно отметила Лора, и та оседала на подол.

– Ничего не вышло. Вероятно, побывать в других краях мне не суждено. О, разумеется, меня все устраивает! Наша жизнь полна простых радостей. Только я завидую людям, которые наслаждаются свободой путешествий.

– Даже таких, как наше? С пылью, мухами и умирающими лошадьми?

Молодая женщина то ли заслонила лицо от солнца, то ли попыталась убрать соринку из глаза и медленно проговорила:

– Разумеется, я все понимаю. Не настолько уж я романтична. – Она рассмеялась деланым смехом. – Вас ждут опасности, не так ли?

Девушка посмотрела на него пристально, словно подозревала, что он прячет нож. Нож для нее самой.

– В любых подобных экспедициях бывает опасно, – сухо ответил Пэлфримен.

– Да, – кивнула она.

Ее губы пересохли и стали тонкими, теперь их наполняли совсем другие чувства.

– О, опасностям я была бы рада! Страданий не избежит никто. И шансы равны для всех нас, вы не находите?

– Да, – ответил он, удивившись ее замечанию.

– Тогда, – через силу рассмеялась она, – разницы нет никакой.

Пэлфримена ее слова не убедили.

– Лично мне нет дела до лошадей, – призналась она, похлопывая свою кобылу по шее. – У мужчин все иначе. Даже у тех, кто лишен или почти лишен религиозной веры. Таковые создают свою собственную религию.

Девушка говорила с такой убежденностью, одновременно исполненной презрения и нежности, что рука, поглаживающая шею лошади, дрожала. Пэлфримен смотрел на шов на ее перчатке.

– И, стало быть, заслуживают сострадания в меньшей степени, – полувопросительно заключила она.

Тогда, в саду, Лора испытала блаженство то ли в результате озарения, то ли после ухода мучившего ее демона, и сухие губы любого умирающего человека теперь вызывали у нее ужас.

Пэлфримен с удивлением отметил, что губы девушки, несмотря на юный возраст, пересохли и потрескались.

Мир света вновь вступил в свои права, легкий бриз постепенно крепчал, поднимая пыль, и берег начал распадаться на песчинки и слюду. Из города тем временем катили экипажи, блистая металлом и свежей краской, везя сторонников или скептиков с женами в одеждах, возвещавших о богатстве и, следовательно, значимости.

На их фоне Пэлфримен и мисс Тревельян превратились в небольшой темный вихрь в потоке стандартных приветствий и беззаботного смеха, вскоре окутавшего их со всех сторон. Они озирались, глядя вокруг себя запавшими глазами, пока Пэлфримен не смог приспособиться. Ему это удалось первым, потому что он гораздо менее увяз в беседе. Он подозревал, что не станет связываться ни с одним человеческим существом, зато будет хранить чужие откровения до тех пор, пока окончательный крах не развеет все тайны в пыль. Пэлфримен посмотрел на волосы молодой женщины, гладко зачесанные назад и чуть выбившиеся на висках, и погрустнел.

– Вот и ваши друзья, – сказал он и улыбнулся, теребя повод лошади. – Оставляю вас с ними. Есть пара вещей, которые требуют моего внимания.

– Друзья? – повторила Лора Тревельян, возвращаясь из своей темной грезы. – Я никого из них особо не знаю. Ведь у нас так много знакомств…

Она оглядывалась с таким видом, будто только что пробудилась ото сна. Наконец девушка заметила печальный взгляд щуплого орнитолога, который передал кому-то поводья дядюшкиной лошади и с нетерпением переминался с ноги на ногу.

– Я вам исключительно благодарна, – сказала она, – за нашу беседу. Я ее запомню.

– Неужели вы из нее что-нибудь почерпнули? – беззаботно спросил Пэлфримен.

Теперь, когда он собрался уходить, все стало легко.

– Не напрямую.

Она слишком одеревенела, чтобы и дальше пытаться выразить свои мысли и чувства словами. Она, прежде так гордо восседавшая на вороной лошади, сгорбилась и выглядела смиренной и покорной.

– Лора! – окликнула Белла со спины старого, кроткого мерина. – Здесь Уэйдсы, и Кирби, и Нелли и Полли Макморрен! Бедняжка Нелли растянула лодыжку и не хочет выходить из кареты.

Белла Боннер смотрела во все глаза и упивалась видом нарядной толпы, как всегда, горя желанием встретиться с людьми, с которыми была едва знакома.

– Вот и сам мистер Фосс, – объявил лейтенант Рэдклиф. – Похоже, ради такого события он таки вытряс моль из своей бороды!

Лора обернулась столь внезапно, что напугала лошадь, и та отпрыгнула в сторону. Впрочем, справилась девушка прекрасно, как с облегчением отметил Пэлфримен, ведь помимо железной воли у нее была и твердая рука. Лейтенант услышал, как она негодующе шикнула, и понял все по-своему.

– Держитесь крепче, Лора! – захохотал он.

Рэдклиф терпеть не мог ее тонкие, плотно сжатые губы, из которых порой сыпались двусмысленные слова и вонзались в него как дротики.

– Лора, ты сможешь с ней справиться? – испугалась Белла.

– Да! – выдохнула Лора Тревельян, сидя на немного успокоившейся, но все еще дрожащей кобыле.

Девушка посмотрела вслед Пэлфримену. У пробиравшегося через толпу орнитолога был вид тонущего пловца, которого засасывают темные глубины.

«Ах, – хотелось вскрикнуть Лоре, склониться над этой глубиной и протянуть руку в черной перчатке, – вы – мой единственный друг, и я не могу до вас дотянуться!»

Как и должно было случиться, он бросил ее на произвол судьбы. И она продолжала картинно восседать на присмиревшей лошади, чьи переплетенные вены пульсировали от раздражения.

Фосс, погрузившись в толпу, вновь обрел значительность, харизматичность, веселость и суетность. Он смотрел в глаза своим покровителям и заставлял их отводить взгляды, что меценатов радовало и впечатляло, убеждая в надежности вложений в экспедицию. Леди в его присутствии трепетали. Проходя мимо, он задевал их рукавами. В одном из таких случаев, как ни странно, немец приложился к ручке пожилой супруги богатого торговца, и та умиленно ее одернула, огляделась и хихикнула, обнажив прогалы среди боковых зубов.

Что же он за человек, недоумевала толпа, которой так и не дано было этого узнать. Если в нем уже имелось больше от памятника, нежели от человека, их это не заботило, потому что тогда бы он удовлетворил их желание вознести его на пьедестал посреди площади или парка – в память об их собственном достижении. Более того, они предпочли бы скорее отлить человека в бронзе, чем заглядывать ему в душу, потому что все темное и непонятное заставляло их нервничать, ведь даже в день столь важного исторического события, когда краски утра были ясны и ярки, к обшлагам его брюк, истрепавшимся при ходьбе, льнула черная тень.