Страница 57 из 67
Она, шатаясь, тяжело прошла на середину вала. Она сорвала с подмостков под стеклянной крышей полотняные покровы; в колышущемся сумраке засверкал мраморный рельеф. Высокая женщина сидела на краю постели и срывала плащ с плеч убегающего юноши. Он смотрел на нее через плечо, изящный и пренебрежительный. Герцогиня узнала во второй раз молодого парижанина. Отвергнутая женщина на краю постели была Проперция Понти, обезумевшая, забывшая скромность и благопристойность и искаженная страстью, бившей по ее грубому лицу, точно молотом. Позади себя герцогиня слышала громкое дыхание другой Проперции. На нее смотрело то же бледное мраморное лицо, такое же необузданное, как и то, все во власти природы и ее сил. Герцогиня сказала себе:
- Я вижу ее такою, какая она есть, и этого нельзя изменить.
Она тихо спросила:
- Так это и останется?
- Так и останется, - повторила Проперция.
- Эта жена Потифара чудовищно прекрасна. Как могла бы я желать, чтобы вы сделали что-нибудь другое?
- Что-нибудь другое! Только что, герцогиня, я хотела сделать ваш профиль. Но что вышло?
- Он... Господин де Мортейль... Но должно ли это быть так?
- Если бы вы знали! Я скажу вам что-то. Сырой материал уже всегда содержит образ, счастливый или мучительный. Я не могу ничего изменить в нем, я должна просто вынуть его из камня. А теперь во всех камнях скрывается только один.
Любовно и с тихим ужасом герцогиня спросила:
- И это произведение даже не облегчило вас?
- В первый момент. Я окончила рельеф в один день, тогда мне показалось, что мое неистовство утихло.
- Когда это было?
Проперция ответила с горьким смехом.
- Сегодня.
- А теперь?
Она подняла руки и опустила их.
- А теперь я опять чувствую: я могла бы наполнить мир чудовищными символами моей любви, и, когда он был бы полон, мне казалось бы, что я еще ничего не сделала.
Она уныло отошла к окну и прислонилась лбом к стеклу. Прорезанные ущельями горы стен и крыш, остроконечные, темные, извилистые, смутно тянулись во мраке высоко над ней. Внезапно наступила полная темнота: на мраморном рельефе замерла горячая жизнь, он мягко погрузился в тень. Герцогиня сказала словно самой себе:
- Я хотела бы увести Проперцию на более чистый воздух; она живет в духоте. Я хотела бы построить дом, на пороге которого все страсти расплывались бы в ничто, как этот мрамор, - все страсти, которые не принадлежат искусству.
Через некоторое время она попросила:
- Обещайте придти помочь мне.
Неожиданно стало светло: хромой слуга ходил по залу и зажигал газовые рожки.
Тотчас же обе женщины вышли из уединенного леса душ: они вопросительно посмотрели друг на друга.
- Неужели мы пережили это вместе?
Их руки коснулись на прощанье, и каждая почувствовала, как изумлена и обрадована другая:
- Значит, мы подруги?
Герцогиня прошла через галерею.
- Дом, достаточно блестящий и высокий для полной жизни, как ваша, молча и горячо сказала она статуям.
* * *
Она повторяла себе это вечером при возвращении на дачу. Рядом с ней молчала, с горечью в сердце, Бла. Она говорила себе.
- Глаза Виоланты блестят, она горит новой жизнью. Я открыла ей двери, а сама должна остаться за порогом. Да, теперь остается погибнуть одной.
- Как я труслива! - с горьким стыдом крикнула она себе. - Почему я бегу уже второй раз в Кастель-Гандольфо? Потому что я боюсь Орфео. Потому что я уже вижу рядом с ним смерть, направляющую его руку. Он ненавидит меня, бедный возлюбленный, потому что я слишком любила его; он убьет меня. Но не должна ли я отдаться в его руки, даже если они несут смерть? Да, я умру благодарная.
Они проезжали городок Альбано. Герцогиня сказала:
- У меня к тебе просьба, Биче. Сообщи мне как-нибудь о положении нашей кассы. Я хотела бы знать, чем я могу располагать.
Бла ответила тихо и быстро:
- Я завтра же привезу бумагу из Рима. Нет, еще сегодня вечером я скажу тебе самое главное. Самое главное... - еще раз с кроткой и счастливой улыбкой пообещала она. Она размышляла:
"Только это еще удерживает меня. Потом я смогу принадлежать ему и нашей судьбе".
Она чувствовала потребность быть доброй и, хотя ее голова была уже на плахе, утешать других.
- Сегодня после обеда я говорила с Делла Пергола, - сказала она. - Он очень подавлен твоей стойкостью. Ты можешь быть довольна, дорогая Виоланта. Он принадлежит тебе, не думай больше об этом, не мучь себя.
Герцогиня улыбнулась.
- Я мучу себя из-за Делла Пергола? О, Биче, так ты еще помнишь, что я была несчастна и притом из-за него? Я забыла это. Я все время думаю о доме, который хочу построить. Да, я хочу воздвигнуть его в Венеции, потому что он должен отражаться со своими статуями в тихой, темной воде.
Они приехали.
"Я потеряла ее, - думала Бла. - Быть может, это наша последняя встреча".
- Одну минуту, - шепнула она, выходя из экипажа.
Она хотела сказать:
- Я относилась к тебе завистливо и враждебно, потому что ты будешь жить, а я осуждена. Я была труслива, и ко всему этому я обокрала тебя. И все-таки, Виоланта, верь моей честности!
Она начала и запнулась.
- Уже? - пробормотала она. - Он здесь. Ты видишь его?
В глубине сада прохаживался, вихляя бедрами, господин в белом фланелевом костюме. Сделав пять-шесть шагов, он останавливался и топал ногой. Его тросточка со свистом прорезывала воздух, сбивая справа и слева цветы на клумбах: красные чашечки гелиоса носились вокруг его головы. Статуя Флоры, заграждавшая дорожку, получила такой толчок от его элегантного плеча, что зашаталась на своей подставке. Увидев герцогиню, Пизелли подбежал, грациозно поклонился и самодовольно и милостиво улыбнулся, выпятив свою выпуклую, туго обтянутую грудь.
- Вот и я, - повторял он. - Герцогиня, я позвонил себе эту вольность. Зачем ваша светлость увезли от меня моего дорогого друга? Я, бедный, совсем осиротел.
Герцогиня оставила их одних. Пизелли иронически расшаркался.
- Да, да, дорогой друг! Сюда, в тихую деревню, приходится, значит, отправляться, чтобы поймать вас. Птичка улетела, и едва можно было узнать, куда. Я еще вовремя поспел, она еще не проболталась? Но теперь прогулке конец.