Саботаж

– В ту пору и мы вели себя как цивилизованная нация. Как ведут себя сейчас итальянцы в Абиссинии.

Кюссен с сигарой в зубах укоризненно покачал головой:

– Никто никогда не будет бомбить рейх.

Фалько пожал плечами:

– Ловлю вас на слове. Хотите пари? Проигравший заказывает ужин в берлинском «Хорхере».

Принимая игру, Кюссен улыбнулся с добродушным лукавством:

– Канар а-ля руанэз[18] и «Мутон-Ротшильд» тридцать второго года?

– Тридцать пятого.

– Идет.

Фалько перевел взгляд на Канариса, которого явно забавлял этот разговор:

– Впрочем, под бомбежку попадет и «Хорхер».

Канарис, внезапно посерьезнев, посмотрел на него пристально и пытливо. Потом засмеялся:

– Мне нравится ваш агент, дорогой адмирал. У него есть характер.

– Говорят. Мне дорога ваша похвала, потому что моему агенту придется работать вместе с вашим, – адмирал показал на Кюссена. – И пока они не будут пренебрегать женами или любовницами, все будет хорошо.

– Я холост и не завожу долговременных связей, но тоже буду об этом помнить, – рассмеялся Канарис.

– Что же касается Герники, нас напрочь не волнуют версии этой истории. Важно то, что Пикассо малюет для павильона на Выставке. – Адмирал ткнул в Фалько черенком трубки: – К тебе это имеет прямое отношение.

– Ко мне?

– Да. И вот этот господин сейчас, не сходя с места, объяснит тебе почему.

И Кюссен – ибо именно его адмирал подразумевал под «господином» – объяснил. Он дружит с Пикассо и видел первые эскизы к картине. Художник работает над ней с начала мая. Это огромное полотно будет выставлено в павильоне Испании на Всемирной выставке. По сведениям из надежных источников, атташе по культуре, некто Ауб, уже выплатил Пикассо 150 000 франков. Заплатили и одной из его любовниц – Доре Маркович, или Доре Маар, – за то, что будет фотографировать все стадии работы. Окончить ее планируют к началу июня.

– Взялись за дело, как видишь, засучив рукава, – заметил адмирал.

Фалько кивнул, осмысляя слова австрийца.

– Да… Однако я все равно не возьму в толк, при чем тут я.

– Пикассо и Лео Баярд – близкие друзья. Они регулярно встречаются, а Эдди Майо даже позировала Пикассо.

– И?.. – выжидательно сказал Фалько.

– Я введу вас в их круг, а это откроет вам доступ к Пикассо. Как вам мой замысел?

– Замечательно. Обожаю, когда меня вводят в круги.

– Вы коллекционер и, значит, купите что-нибудь – какой-нибудь пустячок, причем сумму за него отвалите непомерную. Деньги откроют вам все двери… Тесно свяжут вас с этими людьми и помогут войти к ним в доверие.

Фалько вытащил из кармана портсигар. Очень медленно, продолжая размышлять, с какой все же целью это затевается.

– По-прежнему не понимаю, как я буду связан с картиной.

Адмирал нетерпеливо хлопнул ладонью по столу:

– Но это же так ясно! Что ты придуриваешься?! В Париже у тебя будет двойная миссия. Помимо того, что тебе предстоит выдать Баярда за нашего агента и устроить так, чтобы его ликвидировали свои же, ты должен помешать Пикассо.

Фалько, уже доставший сигарету, замер, не донеся ее до рта. Он переводил глаза с одного на другого, с другого на третьего, пока не остановился на приятно улыбавшемся Канарисе:

– Что-что? Я не расслышал, наверно.

– Все ты расслышал, дурачка из себя не строй, – зарычал адмирал. – Надо повредить картину, сжечь ее, изрезать… Смотря по обстоятельствам. Красным надо преподать хороший урок… Ты должен уничтожить эту мазню, прежде чем ее доставят на Выставку.

4. Коммунист и тореро

Поезда, думал Фалько, где беспрестанно мельтешит разношерстный народ, – прекрасное место для охоты, но и самому легко стать дичью. А если человек его беспокойного ремесла желает, чтобы железные дороги не причинили вреда здоровью, он обязан неукоснительно соблюдать правила. Постоянно быть настороже, не зевать и не расслабляться, глядеть в оба, а ушки держать на макушке. Много неприятностей может случиться, когда внезапно оказываешься во тьме туннеля или в полночном безлюдье вагонного коридора. Впрочем, те же неприятности ждут не только тебя, но и твоего противника. Как бы то ни было, в поездах действовать по наитию и на авось не следует: необходимы и навык, и отточенная техника, надо помнить график поездов, длину перегонов, очередность станций и время стоянок на каждой, число вагонов в составе, манеры проводников, привычки и обыкновения пассажиров. Учитывать все сложности и выгоды.

Фалько размышлял обо всем этом, покуда перед зеркалом в туалете своего одиночного купе завязывал шелковый галстук с этикеткой «Шарве – Париж». Затем оправил воротник кремовой сорочки, застегнул жилет на все пуговицы, кроме нижней, надел пиджак от твидового костюма «Донегаль», где в переплетении разноцветных нитей преобладали охристые тона. Провел ладонями по чуть напомаженным волосам, зачесанным вверх и разделенным высоко слева пробором, положил чемодан в багажную сетку, убедился, что пистолет и документы надежно спрятаны под раковиной умывальника, и вышел в коридор, когда звон колокольчика в руке проводника пригласил очередную смену в ресторан.

Во всю ширь вагонного окна расстилалась бескрайняя зеленая равнина, разлинованная телеграфными столбами, стремительно убегавшими назад. Фалько помедлил у дверей из тамбура в межвагонный переход, где грохот и лязг состава вполне могли заглушить и крик, и даже выстрел, и, оглянувшись, окинул бдительным взглядом закрытые двери, пустое служебное купе и оставшийся позади коридор. Однако не обнаружил ничего такого, что внушало бы подозрения или угрозу: все вроде бы обстояло благополучно. Тогда, сменив профессиональную настороженность на спокойно-приветливое выражение, он толкнул дверь в вагон-ресторан.

Через тридцать пять минут официант убрал последнюю пустую тарелку, а Фалько закурил и рассеянно поглядел в окно, за которым тянулся благодатный французский пейзаж – перелески, мосты, реки, – прежде чем развернуть и перелистать экземпляр «Ла Пресс», лежавший на скатерти. Потом с любопытством покосился на двух женщин, чересчур громко разговаривавших за соседним столиком.

Разговор шел по-английски, с явственным американским акцентом. Фалько отметил, что они едва прикоснулись к цыпленку по-беарнски, но приступили уже ко второй бутылке бордо. Не боясь ошибиться, всякий бы сказал, что это заокеанские туристки, обследующие Старый Свет. Одна была белокурая, круглолицая и чересчур, на вкус Фалько, корпулентная. Не красавица, но и не дурнушка. Прекрасные зубы. Живые бледно-голубые глаза, светлые волосы, причесанные на прямой пробор, подстрижены и завиты по моде. Одета со вкусом – в удобный костюм от хорошего портного, фасоном напоминающий мужской. Ее худенькая нескладная спутница казалась скорее тощеватой, нежели стройной. Она сидела к Фалько спиной, и он видел ее собранные в пучок темные волосы.

– Но это же просто абсурд, моя дорогая! Совершеннейший абсурд!

Блондинка говорила нараспев, тоном, накрепко усвоенным теми, кто положение занимает, а деньги – нет: своих в избытке. Такие женщины, подумал Фалько, – сущая божья кара для обслуги фешенебельных отелей, капитанов трансатлантических лайнеров и – если они замужем – для секретарш своих мужей. Вторая в ответ только кивала: речь, судя по всему, шла о том, что не удалось снять номера в парижском «Ритце» и пришлось довольствоваться «Георгом V».

В этот миг бледно-голубые глаза блондинки случайно встретились с глазами Фалько. Тот улыбнулся почти инстинктивно, благо обладал драгоценным свойством, столь нужным всякому авантюристу и бродяге, – умением легко заводить разговор с любым незнакомцем, особенно если тот принадлежал к противоположному полу.

– «Георг V» вовсе не плох, – очень естественно сказал он по-английски и взглянул на бокалы с вином, стоявшие перед дамами. – Современный, в стиле «джаз» – вы знаете, конечно? Шеф-повар Монфакон просто чудо, там подают необыкновенную «кулибьяку а-ля рюс», богатый погреб с великолепной коллекцией вин из О-Бриона и Шамбертена.

18

Утка по-руански (фр.).