Страница 4 из 31
В 1968 году я разделял многие из этих подходов к Никсону, хотя у меня было мало прямых доказательств для обоснования суждения. Я участвовал в галантной пресс-конференции, на которой Рокфеллер уступил Никсону, и на душе у меня кошки скребли. Мои чувства были схожи с теми, которые испытывал один журналист, освещавший кампанию Рокфеллера и потерявший самообладание в баре отеля «Американа», когда все кончилось. «Это последний политик, к которому я буду иметь какие-то эмоциональные чувства, – сказал он. – Политики, как собаки. Их срок жизни слишком короткий для обязательств, которые на них возлагаются». Человек, который мог бы стать одним из наших великих президентов, никогда не достиг бы своей цели. Его друзьям было очень трудно это осознавать, потому что мы знали глубоко в душе, что, если бы не тактические ошибки и колебания, все было бы по-другому.
Телефонный звонок
Через несколько месяцев после этого печального дня, – когда Ричард Никсон уже стал новоизбранным президентом, – у меня был завтрак с губернатором Рокфеллером и группой советников в Нью-Йорке в его небольшой квартире на четвертом этаже Музея примитивного искусства. Это была пятница, 22 ноября 1968 года. Музей, который был создан на его пожертвования, соединялся с губернаторским помещением Рокфеллера на Западной 55-й улице крытым переходом, пересекающим переулок. Квартиру оформил архитектор Уоллес Харрисон, построивший также Рокфеллеровский центр. Стены квартиры были резко изогнуты, они были красного цвета, и на них висели картины Тулуз-Лотрека; бесценные картины, которым не нашлось мест, хранились в кладовках. В этом великолепии мы обсуждали реакцию Рокфеллера на возможное предложение стать членом кабинета Никсона и то, какое место в правительстве мог бы пытаться получить Рокфеллер, появись у него выбор.
Мнения разделились. Одна группа советников считала, что влияние Рокфеллера будет больше, если он останется губернатором крупного штата, контролирующим организацию политической партии и раздачу должностей сторонникам партии. Другие полагали, что косвенное влияние носит иллюзорный характер. Вряд ли сможет губернатор влиять на национальную политику на постоянной основе и за пределами штата, а любая попытка делать это, по всей вероятности, откроет старые раны при особенно неблагоприятных обстоятельствах. Рокфеллер склонялся к первому варианту, считая, что ему будет затруднительно действовать в подчиненном положении, особенно по отношению к Никсону.
Я придерживался того мнения, что, в случае появления такой возможности, Рокфеллеру следовало бы стать членом правительства. Кроме того, я настаивал, что он был бы счастлив, став министром обороны. Я считал, что новоизбранный президент почти неизбежно выполнит свое провозглашенное намерение действовать так, как его государственный секретарь. Более того, Государственный департамент, как мне казалось, не давал бы автономии, которая требовалась для такой личности, как Рокфеллер. Будучи министром обороны, он смог бы осуществить насчитывающий десятки лет интерес к вопросам национальной безопасности. Из примера Роберта Макнамары я полагал также, что министр обороны мог бы играть главную роль в определении и внешней политики.
Мы обсуждали эти размышления в свободной манере, когда эти дебаты перебил телефонный звонок из канцелярии новоизбранного президента. Он стал мучительным напоминанием несостоявшейся карьеры Рокфеллера в национальной политике, так как звонившим был помощник Никсона по вопросам назначений Дуайт Чапин, который прервал организованную Рокфеллером встречу стратегического характера, чтобы позвать меня – а не Рокфеллера – на встречу с сотрудниками его аппарата. Оглядываясь назад, понимаешь, что этот телефонный звонок делал наши обсуждения бессмысленными. Однако мы вернулись к ним, как будто ничего не произошло. Никто за завтраком не мог и предположить, что целью этого звонка было предложение мне важного поста в новой администрации.
Звонок не вызвал во мне ни ожиданий, ни энтузиазма. Во время моего длительного сотрудничества с Рокфеллером я работал консультантом Белого дома в начале пребывания у власти администрации Джона Кеннеди, когда профессура впервые перешла от функций советников на действующие позиции. Президент Кеннеди, прочитавший мою только что опубликованную книгу «Необходимость выбора» (или, по крайней мере, большой обзор книги в «Нью-Йоркере»), попросил меня присоединиться к аппарату Белого дома. У нас с ним состоялся долгий разговор, в результате которого я был очарован жизнерадостностью Кеннеди и его острым умом, хотя на той ранней стадии мне еще не казалось, что уверенность в себе Кеннеди аналогична до такой же степени его энергии и смелым фантазиям. Не было у меня также и впечатления того, что его специальный помощник по национальной безопасности, мой бывший коллега по Гарварду, Макджордж Банди, разделял безотлагательный характер принимаемых мер по дополнительному включению в аппарат сотрудников Белого дома еще одного профессора сравнительно такого же научного уровня. В моем случае я не очень-то был настроен прерывать связи с Рокфеллером, поэтому мы согласились, что я стану проводить один или два дня в неделю в Белом доме в качестве консультанта.
Сам по себе характер внешнего консультирования и моя собственная заангажированность на науке, которой до тех пор не мешала повседневная нагрузка, связанная с администрацией президента, в совокупности сделала этот эксперимент разочарованием для обеих сторон. Постоянный консультант находится в стороне от гущи быстро текущих событий и принимаемых решений, и все же близко вовлечен, чтобы сохранять внутреннюю дистанцию и тайну своей работы советника со стороны. Он почти неизбежно становится бременем как для тех, кто обязан помогать ему, так и для тех, кому он советует. При слабом понимании того, как работает администрация президента, я расходовал свою энергию, предлагая ненужные советы и, во время наших редких контактов, выплескивая на президента Кеннеди научные изыскания, по поводу которых он ничего не мог сделать, даже если бы, совершенно в невероятном случае, они вызвали интерес с его стороны. Мы расстались с чувством взаимного облегчения в середине 1962 года.
Встреча с Ричардом Никсоном
С таким мало что обещающим прошлым я имел еще меньше причин ожидать приглашения на работу в Администрацию Никсона. Я не был знаком с новоизбранным президентом. Мой друг Уильям Ф. Бакли-младший, консервативный обозреватель, многие годы говорил мне, что Никсон был недооценен его критиками, что он гораздо умнее и чувствительнее, чем его противники предполагали. Но у меня не было возможности сформировать собственное мнение вплоть до периода после выборов 1968 года.
Я встречался с Никсоном только однажды, когда мы оба присутствовали на рождественской вечеринке в квартире Клэр Люс в 1967 году. Никсон приехал как раз тогда, когда я уже собирался уходить. Г-жа Люс затащила нас в библиотеку. Никсон сказал, что прочитал мою первую книгу «Ядерное оружие и внешняя политика». Он учился по ней и написал мне записку об этом, о чем, к моему смущению, я не помнил. Я отвечал натянуто из-за неловкости ситуации, в которой мы встретились. В те времена я по-прежнему чувствовал себя крайне неловко во время ничего не значивших светских разговоров. А Ричард Никсон до того времени еще не преодолел свои комплексы. Мы обменялись несколькими сдержанными комплиментами и отправились каждый своим путем.
Мое первое знакомство с сотрудниками аппарата Никсона случилось на республиканском национальном съезде в Майами в 1968 году. До голосования, но после того, как стало очевидным выдвижение в качестве кандидата, я встретил Ричарда В. Аллена, бывшего в то время главным советником Никсона по внешней политике, чтобы попытаться достичь соглашения по вьетнамской платформе, которая помогла бы избежать борьбы на съезде. Моей основной озабоченностью было убедиться в том, что республиканская платформа учитывала надежды на достижение урегулирования путем переговоров. С учетом того, что выдвижение было обеспечено, сподвижники Никсона не видели смысла в некотором роде трудной борьбе по вопросу, который омрачил два предыдущих партийных конвента. Имел место довольно спокойный компромисс, который мы в лагере Рокфеллера – при том, что нам особенно не из-за чего было праздновать, – приветствовали как моральную победу.