Путешествие с Панаевой

Засыпая, я представляю себе картину: круглые, раздавшиеся вширь мощными ветвями кусты, усыпанные мохнатыми красноватыми ягодами. Почему-то эта картина меня успокаивает, и я проваливаюсь в сон, тем более, что очень устал за день и мое не слишком уже молодое тело нуждается в отдыхе.

Да, в последнее время я стал чувствовать, что тело уже далеко не так мне подвластно, как казалось совсем недавно. Ну да ничего, поживем еще и порадуемся жизни, как говорил мой покойный отец, простой крестьянин. Здесь в Севильяно, на деревенском кладбище, в семейном склепе, лежат они оба – мама и отец. Здесь же будем лежать и мы с Клаудией и мой брат Франческо.

Вот насчет детей не уверен – они могут разлететься по свету, да и просто могут не захотеть покоиться на простом деревенском кладбище. Лоренцо такое место последнего успокоения наверняка покажется слишком обыденным, неинтересным. Сильвия же над этим вопросом пока не задумывается, ей сейчас надо решать земные дела, например, как разъехаться с несчастным Микеле. Я уже предчувствую, что моя дочь захочет выгнать Микеле из дома, чтобы поселиться там со своим новым мужем. Куда тогда денется Микеле? Ну да ладно, нельзя зацикливаться на таких темах, ничего кроме сердечной боли они не принесут. Да, кладбище.

Пожалуй, только нонна Марго будет лежать тут вместе с нами. На ее родине, Сицилии, родственников у нее не осталось.

Нонна Марго поживет еще, у нее крепкая сицилийская порода и жизнелюбивый веселый нрав. Это она научила Клаудию той песне – про жасмин. А мне напел ее мой младший брат Франческо – беспечный вьяджаторе привез ее из своих музыкальных странствий.

Эту девочку, Катю, песне про жасмин обучил наш Лоренцо.

Странно, мне казалось, что ни Сильвия, ни Лоренцо ничего не взяли у нас с Клаудией. Внешне Лоренцо походит на Клаудию, а Сильвия на меня, но внутренне они одинаково от нас далеки, хотя… кто знает? Может, Лоренцо не так бесчувствен и зауряден, как мне кажется? А может, в его и Сильвии детях, в курчавом арапчонке Алессандро, в маленькой разумной Марианне, пробьется что-то, идущее от бабки с дедом?

Мой отец-винодел мечтал, что сыновья оторвутся от земли, выбьются в люди. Наверное, он доволен, глядя оттуда, из родового севильяновского склепа, что я стал врачом, что люди уважительно обращаются ко мне «дотторе». Отец умер от рака желудка, в страшных муках, несмотря на большие дозы морфия. Не жаловался, как-то в одночасье похудел, однажды проговорился матери про боли в области желудка. Когда попал в больницу, метастазы были уже повсюду, даже в печени, оперировать было поздно. Что будет с Клаудией, если я скажу ей, что постоянно чувствую боль в желудке? Представляю смесь ужаса и сострадания на ее лице. Нет, Клаудии я ничего не скажу. Буду жить как жил, авось, случится чудо – и Господь смилуется над рабом своим. Если же нет, перед тем как покинуть этот мир, хотел бы я поглядеть на того ребенка, на того нежного ангела, которого родит Катя. И еще бы мне хотелось, перед тем как навечно смежить веки, узреть залитый майским солнцем сад в Севильяно, и в нем – кусты крыжовника, усыпанные крупными невиданными здесь ягодами.

In chiesa1

Удона Агостино появился помощник. Валерия его еще не видела, но Кьяра говорила, что «molto bravo» – молодой и красивый. Было странно, что молодые и красивые идут в католические священники, обрекая себя на целибат – обет безбрачия; тем любопытнее было на него взглянуть. Увидела его Валерия в церкви, на мессе. Высокий, очень крупный, с выразительными итальянскими глазами и пышными черными волосами, он обладал к тому же приятным голосом с четкими, выверенными интонациями. Валерия подумала, что женщины, составляющие большую часть паствы, будут покорены. Она поискала глазами дона Агостино, но его на мессе не было – наверное, уехал по делам. Бедному дону Агостино уже давно был нужен заместитель – vice-parroco, без помощников он крутился как белка в колесе.

Валерия успела привязаться к пожилому священнику. Из его рассказов она знала, что подростком он был отдан родителями – деревенскими ремесленниками – в церковную школу. С того времени судьба его была решена: отсутствие своей семьи, жреческое служение церкви. Между тем, Валерия видела, как тянется он к домашнему теплу. Как бы ни был он занят крестинами, похоронами, свадьбами, сколько бы служб в день ни проводил, – находил время зайти к ним «на чаек», приносил Оленке гостинцы. Валерия была бесконечно благодарна дону Агостино: в страшный час, когда умер ее муж и она, с дочерью на руках, осталась одна, в чужой стране, без работы и без денег, он пришел ей на помощь. Поселил у себя в церкви в пустующей квартире привратника, под самым чердаком, помог найти работу. Работа не ахти какая – она сидела с больным стариком, – но на этот миллион лир они с Оленкой могли более или менее сносно жить, если учитывать, что священник ничего с них не брал за жилье.

Народ расходился после воскресной мессы. К Валерии подошла Кьяра и громко, как могут только итальянцы, начала расхваливать дона Леонардо – так звали молодого священника. Между прочим, она сказала, что тот учился на инженера, но страсть к религии перетянула, и он продолжал образование уже в семинарии. Валерия в прошлой жизни тоже была инженером и внутренне обрадовалась этому совпадению. «Посмотри, посмотри! – Кьяра радостно кивала в сторону немолодой пары, только что вышедшей из церкви. – Это его родители». Она понизила голос, но он все равно долетал до ушей стоящих поблизости: «Крестьяне из Aрчевии, им и не снилось, что сын станет священником. Смотри, прямо лоснятся от счастья». Смущенные старички прохаживались возле церкви, видимо, поджидая сына. Наконец он вышел, сменив церковное облачение на скромный цивильный костюм. Когда все трое проходили мимо, Кьяра окликнула мать Леонардо: «Sei felice, Leonella?» (Ты счастлива, Леонелла?) Та оглянулась, торопливо кивнула и почему-то очень пристально, без улыбки, поглядела на Валерию. Взгляд был явно изучающий, Валерии стало не по себе.

Нового священника поселили в другом крыле церкви. Валерия там никогда не была, но всезнающая Кьяра, забежавшая после мессы к Валерии, рассказала, что комнатка, как в монастыре, – два стула, кровать, на стене железное распятие, шкафчик для одежды. «Маловато будет для такого гиганта», – подытожила Кьяра и почему-то шепотом, хотя они были одни, добавила: «Я ему свое зеркало принесу. У меня лишнее, а ему нужно вон волосы какие, как у Самсона». Валерии хотелось сказать: «В отсутствии Далилы». Но она промолчала. Кьяре она старалась не говорить лишнего. Кьяра была приходящей домашней работницей у дона Агостино и волей-неволей являлась распространителем всевозможных слухов и сплетен. К Валерии она относилась по-доброму, очень любила Оленку, та даже стала звать ее «no

С уходом Кьяры стало как-то особенно пусто. Сквозь занавеску кухонного окна било солнце, наступал послеобеденный час – итальянское помериджо, когда душа млеет и томится. Валерия не любила помериджо, с некоторых пор особенно тягостны стали воскресные вечера – незаполненное время грозило воспоминаниями. Она посмотрела на часы. До семи – времени, когда привезут Оленку, гостившую в семье одноклассницы, – еще далеко. Накинула на плечи легкую синюю куртку и вышла на улицу. Несмотря на солнце, в воздухе еще держалась прохлада. Валерия подумала, что такой ветреный мартовский денек вполне мог быть и в России, разница только в солнце – здесь оно нестерпимо яркое, ― да в снеге, которого здесь и зимой-то не бывает. Секунду поколебавшись, она пошла по дороге к Дуомо. Это был ее любимый маршрут.

1

В церкви (итал.).