Последний выдох

Он решил затаиться здесь на некоторое время и посмотреть, не выйдет ли кто-нибудь на балкон, услышав шум снизу.

Салливан вспомнил, что они со Сьюки чуть не убились, пробираясь вверх по склону шесть лет назад, потому что все это случилось «в разгар «времени бара», как выразилась тогда Сьюки, ощущали твердую поверхность ступеньки, прежде чем поставить на нее ногу, и шершавую кору дерева, не успев схватиться за ветку. Но Сьюки переполняло истерическое веселье, она вела светские беседы с воображаемыми гостями и то и дело принималась распевать трудно узнаваемые отрывки из «Мессии» Генделя. Салливан же постоянно шепотом просил ее заткнуться.

Нет, похоже, что в маленьком замке никого не было. Салливан немного расслабился и, попыхивая сигаретой, рассматривал заросший кустами склон позади дома. Он заметно приблизился со времени предыдущего посещения этих мест – куча обвалившегося грунта доползла уже до каменной арки, примыкавшей к южному торцу дома, и отрезок резных мраморных перил криво торчал позади и выше арки, как выбеленная временем грудная клетка, выставленная на всеобщее обозрение оползнем, снесшим часть кладбища.

Тут он подскочил и уронил сигарету на каменную площадку, неожиданно услышав голос на той самой лестнице, по которой только что вскарабкался:

– Клянусь бородой, бородой-дой-дой…

Салливан скрючился за аркой со стороны дома, а пение продолжалось:

– Я дуну и плюну, и я тебя сожру, старый сердитый козел.

«Это тот самый бродяга, – тревожно думал он. – Идет за мною, а мой пистолет, как назло, спрятан в машине».

Но тут же усмехнулся – нечего паниковать. Всего-навсего бездомный бродяга, напомнил он себе. Забыть о нем и взять «маску» из гаража, который, к счастью, уцелел. Салливан вытянул ногу и затоптал дымящийся окурок, но тут его передернуло, потому что слова о старом козле заставили вспомнить о тролле, который, согласно этой самой сказке, жил под мостом. «Пожалуй, – подумал он, с усилием возвращая улыбку на лицо, – не следовало мне переходить сломанный мост по доске».

Он выпрямился, вышел на ярко освещенную солнцем площадку и зашагал по старому бетону, стараясь не задевать ногами рассыпанные камни.

Гараж с открытыми дверями, тоже в форме арки, представлял собой странную постройку с фасадом, усыпанным вмурованными в штукатурку и до сих пор держащимися в ней мелкими булыжниками, и с двумя широкими крепостными зубцами на крыше; изнутри стены тоже были отделаны камнями, а задняя была выгнутой, как будто для улучшения акустики.

Сделав всего несколько шагов, он резко повернул голову налево и увидал, как из-за угла дома появилась сухонькая старушка, одетая в белое платье, которое, вероятно, было когда-то элегантным, но с тех пор в нем не один год спали, а еще, похоже, занимались какими-то слесарными работами; грязные ноги старушки были обуты в полуразорванные пластиковые шлепанцы. Громко хлопая ими по цементу, она заковыляла к нему.

– Полагаю, вы не хотите лишиться своего имени? – требовательно осведомилась она.

Тут Салливан услышал, что бродяга прибавил шагу и поднимается по ступенькам вслед за ним, продолжая напевать: «И твой домик улетит».

Салливан сорвался с места, бегом устремился в гараж, чуть не споткнулся, громко топая, вбежал в него, присел на корточки у задней стены и принялся разгребать голыми руками рыхлую землю, которая показалась ему слишком холодной.

– Где же, мать ее… – пробормотал он себе под нос и тут же нащупал кусок фанеры, которой они со Сьюки накрыли «маску» Гудини. Он замер, хоть и слышал, что к гаражу приближаются мужские шаги. Здесь же не Гудини похоронен, напомнил себе Салливан, это даже не его призрак. Набрав полную грудь воздуха, он откинул фанерку, подняв тучу пыли.

И увидел, что гипсовые кисти рук в натуральную величину и маленький матерчатый кисет из-под табака «Булл Дарэм» лежат там же, куда их положили. Если этот бродяга действительно бродяга, Салливан скорее всего сможет отогнать его, размахивая этими руками, как дубинками.

Даже в панике, в которой пребывал, он все же недовольно поморщился, засовывая кисет в карман рубашки, а потом заставил себя взять гипсовые руки и повернуться к свету, падавшему из широкого дверного проема.

Там стоял бродяга со склона. Салливан наконец-то смог разглядеть его; у него действительно была борода – большая, седая и неопрятная. Держа руки в карманах чересчур просторного потрепанного пальто и покачивая головой, незнакомец рассматривал Салливана.

Сердце Салливана отчаянно колотилось, а незнакомец определенно растерялся, увидев его.

– Что вам нужно? – решил он перейти в наступление. – Как вы сюда попали?

– Я видел какого-то типа… он сюда вошел, – промямлил старик, – у него пропуска быть не могло, верно… я забыл. Кстати, куда он делся? Я думаю, это он угнал мой «Бьюик». – Он растерянно попятился. – Как вспомню о «Бьюике», до сих пор зло берет.

– Он заходил сюда, – сказал Салливан, старательно следя, чтобы голос не задрожал. – Я его съел. – Теперь он уловил запах старика, незабываемую вонь дешевого ординарного вина, сочащуюся из мертвых пор.

– Всеблагой Иисус! – воскликнул старик, выпучив выцветшие карие глаза. – Съел – его! Я здесь помогаю в том-сём, складываю газеты… – он всплеснул дрожащими руками, – собираю камни, ветки сгребаю, понимаете ли… Порядок навожу. – Он вдруг оскалился, показав зубы, которые на вид были сделаны из той же трухи, что и глаза. – Меня вы съесть не сможете, вы же только что его съели.

Салливан дёрнул головой в сторону склона и полуразрушенных лестниц.

– Ну, так идите.

Поспешно кивнув (было слышно, как лязгнули шатающиеся зубы), старик повернулся и захромал к лестнице.

Салливан выбрался на освещенную площадку; его сердце гулко колотилось о мешочек, лежащий в кармане. Старуха остановилась в нескольких ярдах от входа в гараж и сейчас растерянно смотрела на него.

– Я… я поливала ваши цветы, – сказала она. – В других садах клумбы то и дело рыхлят. Они там мягкие, словно перины, – цветы и спят все дни напролет.

Салливан сообразил, что это строка из одной из книг об Алисе и Стране чудес. Он читал и перечитывал их и запомнил почти наизусть. Сьюки часто повторяла, что книги об Алисе – это Ветхий и Новый Завет для призраков, – чего Пит никак не мог понять; в конце концов, Льюис Кэрролл, когда писал их, был жив.

– Отлично, – ответил Салливан старухе, сделав вялый благословляющий жест одной рукой. – Так и продолжайте.

Старик к тому времени изрядно ушкандыбал по боковой лестнице и вновь запел срывающимся голосом: «Я ухожу-у! Я ухожу-у!», ухитрившись еще и испускать трели – уй-я-я-най-най-най! – наподобие расшалившегося мальчишки.

Салливан недовольно оглянулся, а потом посмотрел мимо женщины на подъездную дорожку, змеившуюся по склону холма и выходившую на Лорел-Каньон-бульвар. «Лучше уйти здесь, – подумал он. – Никаких сирен не слышно, и теперь не так уж важно, увидят меня или нет. По крайней мере, эту фигню я забрал».

– Прошу прощения… – сказал он, обходя старуху.

Через несколько секунд, когда он уже зашагал по дорожке, она крикнула ему в спину:

– Ты кто – животное, растение или минерал?

Это был тот вопрос, который в Зазеркалье задал Алисе Лев.

– Сказочное чудовище! – крикнул он в ответ слова Единорога об Алисе и мысленно добавил: «А неплохо бы».

Глава 7

– Ничего не могу поделать, – виновато сказала Алиса. – Я расту.

– Не имеешь права здесь расти, – заметила Соня.

Всякий раз, когда мимо проезжал какой-нибудь автомобиль, машину сотрясало воздушной волной, но Салливан аккуратно положил гипсовые руки и мешочек с высохшим пальцем на пассажирское сиденье, вскарабкался в жилой отсек и собрал простыни, одеяло и подушки с так и не застеленной койки. Ее можно было разобрать и частично сложить, сделав нечто вроде углового дивана с крохотным столиком посередине, а вот когда койка разложена, из-под сиденья можно было вынуть доски и добраться до потайного рундука объемом в несколько кубических футов. Салливан подцепил пальцем дырку в передней доске и поднял ее.