Страница 11 из 38
Однако подобный подход довольно рано встретил возражения тех комментаторов, которые стремились понять историческую ситуацию автора и реконструировать оригинальный смысл пророческого текста, подойдя к нему с позиций, близких к современному историческому подходу. В христианской экзегетике подобный подход был принят представителями Антиохийской богословской школы, по мнению которых первостепенное значение должен иметь анализ буквального, исторического смысла библейского текста. В результате число возможных ветхозаветных пророчеств о Христе заметно сокращалось: так, Феодор Мопсуетский находил в Псалтири только четыре псалма, указывающих на Иисуса Христа (2, 8, 44, 109)60. Тем не менее антиохийцы не могли отказаться от многих толкований ветхозаветных пророчеств, связывающих их исполнение с евангельскими событиями хотя бы по той причине, что они уже были освящены христианской традицией. В результате возникала ситуация, когда антиохийским экзегетам приходилось констатировать, что пророчество имеет два смысла, один из которых относится к событиям Ветхого, а другой – Нового Завета. Так, явление Сына Человеческого в Дан 7 понималось Ефремом Сирином одновременно как указание на победу иудеев над Антиохом Епифаном и как указание на воскресение и вознесение Иисуса Христа. Проблема соотношения ветхозаветных и новозаветных исполнений библейских пророчеств зачастую решалась антиохийскими экзегетами с помощью типологии – соотнесения новозаветных событий и лиц с ветхозаветными, выступающими в качестве их «прообразов». Теоретическое обоснование применения подобного подхода к библейским пророчествам мы находим у известного экзегета антиохийской школы Диодора Тарсийского. По его мысли, «пророки, предвозвещая события, свои речи приспосабливали и к временам, в которые они их произносили, и к последующим временам. При этом оказывается, что о настоящих обстоятельствах времени говорится гиперболически, а по отношению к исполнению пророчеств – вполне подходящим и соответствующим образом»61. Руководствуясь этим принципом, антиохийские экзегеты выделяли в ветхозаветных пророчествах два значения – одно относящееся к библейской истории и актуальное для современников пророка, и другое, относящееся к новозаветным событиям.
Антиохийская концепция получила развитие в средневековой экзегетике, пытавшейся встроить подобные случаи в общую система толкования Священного Писания. Уже в XIV веке французский экзегет Николай Лирский предложил концепцию duplex sensus literalis «второго буквального смысла» Священного Писания. По его мнению, многие ветхозаветные пророчества имели два буквальных смысла – один относящийся к ветхозаветным событиям, а другой, более полный, – к новозаветным. Идея Николая Лирского на многие века опередила свое время – она получила признание только в XX веке.
Развитие научной библеистики и историко-критического метода постепенно изменило представление о буквальном смысле библейского текста. В Новое время буквальный смысл начинает определяться не просто как прямой смысл слов Священного Писания, а как смысл, вложенный в библейский текст его человеческим автором. По мнению Б. Чайлдса подобное переосмысление буквального смысла происходит в XVIII веке, когда «sensus literalis становится sensus originalis»62. Подобное понимание буквального смысла сделало проблематичным соотнесение ветхозаветных пророчеств с новозаветными событиями: очевидно, что пророки, обращаясь к своим слушателям, говорили о современных им реалиях, а не о событиях, которые произойдут через многие века. Этот факт в XIX-XX веках был блестяще подтвержден представителями историко-критического метода, во многих случаях реконструировавшими исторический и литературный контекст тех или иных библейских пророчеств и показавших, что первоначально они говорили о проблемах и реалиях своей эпохи и зачастую вовсе не имели мессианского смысла, приписанного им в христианской традиции. Тем не менее, канонические и святоотеческие толкования библейских пророчеств не могли быть просто отброшены; они должны были получить какое-то место в церковной герменевтике. Кроме того, идентификация смысла библейских произведений с авторским замыслом игнорировала бы церковные толкования Священного Писания, что также было неприемлемо для консервативных экзегетов.
Пытаясь решить эти проблемы, католические ученые выдвинули теорию sensus plenior, «более полного смысла». Этот термин был в 1925 году предложен Андреа Фернандесом, в первую очередь применительно к ветхозаветным пророчествам, получающим новый смысл в контексте Нового Завета63. Согласно указанной концепции, помимо буквального смысла того или иного библейского текста, прямо подразумевавшегося автором и понимавшегося его первыми читателями, существует более полный смысл, вложенный в Писание Богом как его Автором, который раскрывается с течением времени. Позднее бельгийский исследователь Коппан в своей работе «Гармония двух Заветов»64 выделил три разновидности sensus plenior – périchoretique (смысл, который та или иная библейская книга приобретает в контексте всей Библии), historico-typique (историко-типологический), prophético-typique (более полный смысл пророчества, который становится очевидным только после его исполнения). Именно последняя разновидность, «более полный пророческий смысл», и будет интересовать нас в наибольшей степени. По мнению католических ученых, этот смысл, изначально вложенный в Писание Богом, открывается позднее, возможно через многие века после создания этого текста. По определению Р. Брауна, автора отдельной монографии, посвященной sensus plenior, он может быть определен как «дополнительное, более глубокое значение, подразумевавшееся Богом, но явно не подразумевавшееся человеческим автором, которое может быть усмотрено в словах библейского текста (или группы текстов или даже целой книги), изучаемого в свете дальнейшего откровения или развития в понимании откровения»65.
Примечательно, что католические исследователи не ограничивают sensus plenior новозаветными толкованиями библейских пророчеств (в этом случае имела бы место просто «дополнительная гипотеза», призванная обосновать безошибочность Писания). Так, уже А. Фернандес усматривал sensus plenior в некоторых ветхозаветных книгах, предвосхищающих концепцию Троицы. Современные католические авторы находят sensus plenior не только в Ветхом, но и в Новом Завете. Так в документах Библейской комиссии приводятся такие новозаветные примеры sensus plenior как католическое учение о Троице, следующее из новозаветных наименований Отца, Сына и Святого Духа, и учение Тридентского Собора о первородном грехе, основанное на развитии взглядов апостола Павла, изложенных в Послании к Римлянам66. Таким образом, мы видим, что способностью к открытию скрытого в Писании sensus plenior обладают не только новозаветные авторы, но и церковная традиция в целом. Эта идея радикальным образом отличается от протестантского подхода к sensus plenior, который ограничивает его применение новозаветными интерпретациями библейских пророчеств, таким образом позволяя свести его к «каноническому подходу» к интерпретации Библии.
Сторонники концепции sensus plenior приводят ряд новозаветных пассажей, прямо указывающих на то, что Священное Писание подтверждает возможность существования подобного смысла. Бесспорным и часто цитируемым примером sensus plenior является следующий пассаж из Евангелия от Иоанна: «Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ» (Ин 11, 49–51). В данном случае мы видим именно классический пример sensus plenior, пророческого смысла высказывания, прямо содержащегося в его тексте, скрытого от говорящего, но вложенного в него Богом. Разумеется, Каиафа не относится к числу пророков и праведников, однако сам пример примечателен тем, что здесь представление о возможности подобного «скрытого пророческого смысла» нашло прямое отражение в Новом Завете. Другой текст, часто обсуждающийся в связи с sensus plenior, мы находим в Первом послании Петра: «К сему-то спасению относились изыскания и исследования пророков, которые предсказывали о назначенной вам благодати, исследуя, на которое и на какое время указывал сущий в них Дух Христов, когда Он предвозвещал Христовы страдания и последующую за ними славу. Им открыто было, что не им самим, а нам служило то, что ныне проповедано вам благовествовавшими Духом Святым, посланным с небес, во что желают проникнуть Ангелы» (1 Пет 1, 10–12). Вероятно, концепция sensus plenior прямо не может быть выведена из размышлений автора Послания, однако из них следуют два немаловажных вывода: во-первых, пророки, провозглашавшие мессианские пророчества, не имели определенного знания относительно времени исполнения своих предсказаний, и, во-вторых, это послание было, в первую очередь, предназначено не современникам, а тем, кто станет свидетелем исполнения указанных пророчеств. Подобное представление весьма близко к взглядам членов кумранской общины, высказанным в комментарии на книгу Аввакума, согласно которому пророчества были адресованы «последнему поколению» и дата их исполнения еще не была известна самим пророкам. По мнению Х.Г. Ревентлоу из подобного взгляда можно сделать вывод, что сами пророки не знали, какие события описываются в их пророчествах и их истинный смысл, таким образом, откроется в конце времен67.
60
Tracy David, McQueen Robert. A Short History of the Interpretation of the Bible. Mi
61
Священник Тимофеев Борис. Диодор Тарсийский. Предисловие к толкованию на 118-й псалом. // Святоотеческая экзегетика. 2016. № 2. С. 220.
62
Childs Brevard S. ‘The Sensus Literalis’ ofScripture: An Ancient and Modern Problem // Beitrage zur Alttestamentliche Theologie: FS Walter Zimmerli. Göttingen, 1977. P. 89.
63
Fernández F. Andre. Hermenéutica. Rome, 1927. P. 306.
64
Coppens J. Les harmonies des deux Testaments. Tournai-Paris, 1949.
65
Brown Raymond E. The Sensus Plenior ofSacred Scripture. Baltimore, 1955. P. 92.
66
Williamson Peter S. Catholic Principles for Interpreting Scripture. A Study ofthe Pontifical Biblical Commission’s “The Interpretation of the Bible in the Church”. Roma, 2001. P. 206.
67
Reventlow He