Страница 8 из 14
Тут Франгоянну приоткрыла воспаленные от бессонницы глаза и покачала люльку. Тогда же она потянулась за микстурой, чтобы дать ее больному ребенку.
– Кто это кашляет? – послышался голос из-за перегородки.
Старуха ничего не ответила. Был вечер субботы, и ее зять перед ужином выпил на одну стопку ракии больше. Еще одну он выпил после ужина, а затем стакан вина, чтобы отдохнуть от работы, проделанной за всю неделю. И вот выпивший Констандис разговаривал или даже бредил во сне.
Ребенок не проглотил микстуру, но в очередном приступе кашля, который стал только хуже, вытолкнул ее своим язычком.
– Заткнись! – закричал сквозь сон Констандис.
– Ну, этого тебе не дождаться, – иронично ответила Франгоянну.
Роженица резко проснулась – то ли от кашля младенца, то ли от странного короткого диалога между спящим мужем и бодрствующей матерью.
– Маменька, что случилось? – спросила Дельхаро, приподнявшись. – Что-то с ребеночком?
Старуха зловеще улыбнулась в мерцающем свете лампы.
– Ах, если бы, дочка!..
Это «ах, если бы, дочка» она произнесла очень странным тоном. Не в первый раз Дельхаро услышала подобное от своей матери. Случалось и раньше, что старуха, выразительно покачивая головой, высказывала нечто подобное, когда в разговоре с соседками заходила речь о большом количестве девочек, о дефиците женихов и их высоких запросах, о чужбине и о том, сколько всего претерпевает женщина, пытаясь пристроить «слабый пол», то есть выдать замуж своих дочек. Каждый раз, когда ее мать слышала о болезни очередной девочки, она, покачивая головой, говорила:
– Ах, если бы, соседушка! Ежели Харос32 хочет забрать их, надо помочь ему, – она имела обыкновение выражаться пословицами. Один раз Дельхаро слышала, как мать кому-то сказала: «Невыгодно плодить так много девочек, да и вообще лучше им не выходить замуж». А ее обычным пожеланием маленьким девочкам было: «Не дай Бог им вырасти! Не дай Бог повзрослеть!»
Однажды она даже произнесла следующее:
– Ну что я могу сказать! Если рождается девочка, так и хочется придушить ее!
И хотя старуха действительно так сказала, она не была способна на что-то подобное… Она сама в это не верила.
Глава 3
…Прошло много ночей с того дня, как родила Дельхаро Трахилена. Ребенка покрестили и назвали Хадулой в честь бабушки, которая, услышав это, поморщилась и, покачав головой, спросила: «Зачем? Боятся, как бы имя не затерялось?» И вот старуха вновь не спала, хотя казалось, что ее внучке стало лучше. К тому же бессонница была естественным состоянием для Франгоянну – размышляя о тысяче вещей, она всегда засыпала с трудом. Размышления и воспоминания, туманные образы прошлого, вырастали, словно волны, один за другим перед глазами ее души.
Итак, Франгоянну нарожала детей и выстроила для своей семьи маленький домик. И чем больше становилась семья, тем горше им жилось. Да, она построила дом благодаря собственной бережливости, а не за счет сбережений своего мужа. И в самом деле, мастер Яннис Колпак, или Счет, не умел правильно считать деньги: ни сколько поденной оплаты он заработал, ни сколько он получит за четыре, пять или шесть дней, если в день, как плотник третьего разряда, он получал 1,75 или 1,80 драхмы. Когда он порой работал конопатчиком и его поденная оплата была 2,35 или 2,40 драхмы, он, опять же, не мог сосчитать, сколько ему причиталось.
Что он по-настоящему умел, так это по воскресеньям пропивать свою зарплату, практически все до последней лепты33. Но, к счастью, его супруга приняла меры и стала забирать его выручку вечером в субботу. Или же получала ее прямо из рук прораба, конечно не без трудностей и ругани, так как прораб предпочитал отдавать деньги самому мастеру Яннису, придерживая, как он поступал и с другими, десять-пятнадцать лепт в качестве «экстренной помощи», приговаривая: «У меня же дочки, друг, у меня дочки!» Но Франгоянну не проведешь! Она в ответ задавала резонный вопрос: «Только ты, что ли, дочек растишь, мастер? У других, по-твоему, их нет?»
А когда у нее не получалось самой забрать зарплату у прораба на верфи, она выхватывала деньги из рук своего супруга как бы в шутку, «приласкав» его перед этим и приведя в подходящее душевное состояние. Или же она позволяла ему, полупьяному, уснуть и забирала деньги из кармана. В воскресенье утром она давала ему сорок или пятьдесят лепт «на карманные расходы».
Итак, Хадула построила дом благодаря своей бережливости, но что послужило основой ее небольшому капиталу? В этот час, во время бессонной ночи, она впервые призналась себе. Старуха даже своему духовнику никогда не рассказывала, хотя, надо сказать, она вообще много чего от него утаивала. Она признавалась ему только в тех обычных грешках, о которых он и без того знал: злословие, гнев, женские проклятия и тому подобное. Своей матери, пока та была жива, Хадула также ничего не говорила. Однако мать была единственной, кто подозревала дочь, и догадывалась, в чем дело. Хадула действительно намеревалась рассказать все старухе перед ее смертью. Однако перед тем, как отойти к праотцам, она стала немой, глухой и лишилась всех чувств, словно «вещь», как описывала тогда ее состояние дочь, и Янну не представилось возможности покаяться в своем грехе. Отцу и мужу она и подавно не раскрыла свой секрет. А он заключался в следующем. До замужества Хадула начала подворовывать деньги у отца: то несколько пара тут, то полкуруша34 там. Так мало, что он ничего не замечал и ни в чем не подозревал ее. Всего два раза ему случалось обнаружить, что он допустил какую-то ошибку в подсчетах своего маленького богатства. Богатство это он прятал в тайнике, который сначала обнаружила его жена, а спустя год и дочь. Тогда Хадула прекратила воровать на время, чтобы не давать повода отцу что-либо заподозрить. Затем она стала таскать оттуда еще больше денег, но все же пасовала перед своей матерью, с которой никак не могла сравниться.
Та наворовала много и воровала искусно и методично. Она здорово нажилась благодаря делам, которые в основном вела сама, а также на продаже вина и оливкового масла – продуктах, производимых их семьей. Совсем немного, примерно столько же, сколько и ее дочь, она украла из заработной платы своего мужа. Спустя много лет, когда дела пошли в гору и старик Ста-тис стал младшим бригадиром на верфи (он сам строил лодки и каяки на переднем дворе дома, и ему помогали только сын да его подмастерье), его жена смогла наворовать кучу денег, вырученных искусством судостроения.
Наконец, за несколько месяцев до свадьбы Хадуле удалось обнаружить тайник, где ее мать хранила свой узелок с деньгами. В погребе, в одной из дыр, между наполовину наполненных горшков и пустых бочек, лежал длинный и широкий лоскут, в котором старуха «держала на привязи», словно собак, примерно сто семьдесят серебряных монет, испанских, итальянских, турецких, – все ворованные у мужа или вырученные от торговли маслом и вином. Ее дочь, поразившись находке, в страшном волнении пересчитала монеты и затем снова положила их на место, так и не решившись к ним прикоснуться.
Но вечером накануне свадьбы Хадула, поняв, что родители (а особенно ее жестокая мать) не хотят давать за ней большого приданого, дождалась, пока та вышла из дома по какой-то нужде, и в ужасном волнении спустилась в подвал. Там она снова нашла «собачий» узелок и развязала его. На этот раз ей показалось, что в нем меньше денег. У нее не было времени их пересчитывать. Возможно, старуха взяла несколько монет и потратила их на неизвестные цели. Хадула поначалу подумала забрать весь узелок вместе со старым платком матери, но в последний момент испугалась. Она взяла только восемь или девять серебряных монет, то есть такое количество, которое не отразилось бы на размере узелка и их отсутствие не стало бы сразу заметным, и затем вновь завязала узелок. Потом она опять развязала его, взяла еще пять или шесть монет, всего пятнадцать. Хадула хотела взять еще две или три монеты, но тут послышались шаги ее матери. Девушка быстро завязала узелок и положила его на место.
32
Древнегреческий Харон в народной традиции превратился в Хароса, который забирает души.
33
Лепта – денежная единица в Греции (вплоть до 2002 года), 1/100 драхмы.
34
Пара, куруш – названия денежных единиц в Османской империи.