Опасная кукла

Оглядевшись, белокурая девочка в блекло-сереньком платьице заметила, что она все еще одна. А из больших окон на нее глядит тьма, и дует из щелей — холодный ветер конца августа пробирается в комнату.

Окна дребезжали, нагнетая тоску.

Девочка спрыгнула с кровати и, надев старые тапочки, побежала в небольшую игровую комнату — единственное развлечение во всем приюте.

Днем тут играли, а вечерами смотрели телевизор под присмотром равнодушных, старых нянь.

Тихо-тихо открыв двери, худенькая девочка вошла и уселась на свободный стул.

Возле самого телевизора она заметила несколько "оторв" — по крайней мере, так их называли нянечки, всегда с отвращением смотрящие на трех отощавших девочек, которых доставили в приют прямо с улицы.

Лиза с изумлением отметила, что Леся, Инга и Саша молчали, с восхищением пялясь на экран. Присмотревшись, она тоже застыла, уставившись на экран старенького, но цветного телевизора.

Показывали детский конкурс красоты. Маленькие девочки, разодетые и накрашенные, как взрослые модницы, смело прохаживались по сцене, мило улыбаясь напомаженными губками.

Лиза с жадной завистью рассматривала блестящие платья, красивые волосы, сверкающие в лучах софитов.

— Настоящие "лолиты", — заметила одна нянька, обращаясь к другой, презрительно фыркнув. — Это ж какое извращение — наряжать деточек в эти срамные платья. Да они ж почти голые.

— Да ну, не возмущайся, Римма, это ж выгодная торговля. Родители выставляют на продажу своих малышей… А дальше как судьба сложится. Кому как повезет. Кто проституткой станет, а кто — известной манекенщицей. Или даже выйдет замуж за лорда и станет миллионершей.

— Скорее уж первое, — буркнула толстая старуха, поправив громадные очки. — У многих девочек совершенно нет мозгов. Да и связей.

Лиза привыкла к подобным откровенным разговорам и циничным комментариям. В свои годы она уже знала, что такое проститутка. Лиза часто видела, как некоторые девочки убегают из приюта, накрасившись жутким образом. Они обрезали свои юбки или шорты до невозможности, чуть ли не обнажая попку.

Лиза знала, что приют покидать нельзя, но няни и сам директор часто даже радовались, если кто-то из детей не возвращался.

Конкурс красоты подошел к концу — три маленьких мисс получили свои награды: короны, яркие ленты с золотыми надписями и денежные призы.

Лиза, словно загипнотизированная, смотрела на этих напомаженных, очень ярких фей, напоминающих гламурный вариант феи Дзынь из Питера Пена. Ей тоже хотелось славы, но не такой.

Она вспомнила беседы с любимой учительницей — единственный праздник в ее жизни. Та называла девочку гениальной, истинной красавицей. "В тебе явно видна голубая кровь", — говорила сухощавая, нервная женщина. "Ты — не такая, как все" — прибавляла она, всплескивая руками.

Лиза гордилась тем, что знала английский и французский языки на достаточно высоком уровне. К тому же идеально играла на пианино и даже сама сочиняла музыку.

Зоя Вадимовна вслух мечтала когда-нибудь издать сборник ее мелодий.

"Тогда, быть может, тебя найдет богатый спонсор — и ты станешь знаменитой, как Ванесса Мей"

Но радужные сказки регулярно разбивались о твердокаменную действительность. И лишь недавно загорелся новый лучик надежды — захлебываясь от восторга, женщина рассказала о новом конкурсе юных исполнителей собственной музыки.

"Но для участия требуется денежный взнос — триста долларов. А у меня их нет", — с грустью добавила та.

Лиза уже давно пришла к выводу, что кроме нее самой никто больше не поможет. Да и любимая учительница кроме того, что занималась с ней двумя иностранными языками и обучала игре на пианино, ничего дельного предложить не могла. Совсем недавно Лиза даже начала ее ненавидеть.

Всплескивание рук, рыбьи глаза, поднятые к небу, разговоры "о высоком" — Зоя смотрела на подопечную, как на церковную икону, воображая, что, как все "чистые и святые", Лиза должна питаться "манной небесной" и ждать попадания в рай.

Лиза же мечтала о земном счастье — и, прежде всего, о собственном доме, где она сможет надевать красивые платья и спокойно музицировать. А также читать любимую английскую и французскую классику в оригинале.

"Мне нужны эти триста долларов — любой ценой" — вспыхнула в голове яркая молния. Полная решительности, она тихонько выскользнула из комнаты — ей уже не нужны были суррогатные иллювии старого телевизора, когда перед ней, сияя поддельными брильянтами, раскрылся прямой путь "наверх", к звездам.

Директор приюта Дима Ляпин с утра был зол и раздражен. Снова пропало аж трое ребят из его заведения. И опять приходила милиция со скучными мордами, которым нужно было "выставляться", давать фотографии и анкеты пропавших. Да еще и дурацкое телевидение — репортеры шныряли кругом и вынюхивали, что было совершенно невыносимо.

Конечно, "высшему эшелону власти" было, как обычно, плевать с самой высокой колокольни на "горемычную долю брошенных детишек".

И никакие вопли телевизионщиков и крупные кадры жуткой нищеты не могли ему повредить или что-то изменить к лучшему. Все равно как сюжеты об отсутствии дорогого медицинского оборудования в больницах.

Димочка особенно не переживал, как врач в роддоме, помогающий роженицам исключительно за взятку и равнодушно созерцая, как умирают или становятся калеками матери и дети тех, у кого этих денег не было.

Тотальное же равнодушие к детдомам было еще глубже. Даже та его деятельность, которая считалась криминальной — организация фонда и сбор пожертвований, а потом и распределение собранных средств по глубоким карманам, — была шито-крыта.

Так как он знал, с кем надо делиться.

Когда раздался робкий стук в дверь, Димыч грезил о Наташе, своей белокурой любовнице, пытаясь отрешиться от проблем.

Его родная жена ничего от него не требовала, искренне считая, что Ляпин очень мало зарабатывает. Она одевалась в сэконде, ела что попало, стесняясь что-то попросить даже для собственных детей. К тому же она знала, что муж очень любит свою машину — новенький джип. Она с тремя детьми уже привыкли, что машина всегда в чем-то нуждается.

Да и Наташка была из тех стервочек, которым тоже "надо".

Длинноногой, всегда загорающей в солярии блондинке, необходимо золото, наряды из бутиков, норковые шубки, поездки по Египтам и Кипрам, да и мебель в новую, купленную для нее квартирку — их любовное гнездышко.

Натали напоминала ему породистую кошку — с ее прекрасной, "нарощенной" шевелюрой, длинными акриловыми "когтями" и громадными голубыми глазами.

Прекрасной была ее загорелая ручка с кроваво-красными ногтями и золотым браслетом с брильянтами, на фоне его стареющего члена…

Раздался еще один робкий стук.

— Войдите, — заорал плешивый, пухленький, дрябленький мужчина в сером костюме. В дверной проем протиснулась стройная белокурая девочка.

— Что тебе надо? — заорал он еще пронзительнее, как деревенская баба, у которой украли с веревки белье.

— Кто тебе разрешал сюда заходить, дрянь паршивая?

Больше всего он боялся, как бы нагрянувшие журналисты не столкнулись с такой вот, как она. Красивой, милой, воспитанной и талантливой. И не посыпались бы дурацкие вопросы из серии: "А почему вы не отдали ее в музыкальную школу на деньги вашего фонда — люди же так много жертвуют. Особенно — иностранные организации".

"А почему такой милой малышке до сих пор не подобрали родителей? Те же модные иностранцы… Они ведь, психи эдакие, берут даже больных деток, инвалидов. А эта — здоровенькая, хоть и бледненькая".

Димыч же знал, почему.

Во-первых, чтобы фонд "Помощи обездоленным" продолжал функционировать, требовалось наличие деток в приюте. Да и государство кое-какие деньги на них выделяло — которые можно было присвоить.