Все хорошо, я рядом

— Вы действительно можете его убить? — голос Айре стал тусклым и тихим от ненависти.

Ийя растерялась. Она не то чтобы серьезно предполагала такое развитие ситуации. Там, в кафе — может быть, но не сейчас, когда она уже успокоилась.

— Ты правда этого хочешь?

Айре задумался, море отражалось в чуть раскосых глазах.

— А может получиться так, что на дуэли он вас убьет?

— Честно говоря, вряд ли. Хотя — гарантию тебе дадут только Боги. В образе — точно нет. А если он успеет до трансформации… Все-таки вряд ли.

— А если вы его убьете, это будет считаться убийством? Вас могут арестовать?

— Ну, убийство не может не считаться убийством. Просто потому, что оно им является. А насчет ареста — я не знаю, за что кого-нибудь из Древней Семьи можно арестовать. За попытку переворота. За измену. В общем, за преступления против Короны и Империи. Но за такое — нет. Вот на службе могут быть проблемы. Дуэли у нас не поощряются. Но это дело поправимое. Найду новую работу. Так что, посылать вызов?

Айре покачал головой, криво улыбнулся.

— Нет. Но спасибо, что согласились.

— А почему нет?

— У вас и так достаточно неприятностей. Я не настолько глуп, чтобы не видеть.

Айре поднял с площадки камешек и, размахнувшись, швырнул в море. Темная точка по пологой дуге прочертила серое небо и беззвучно исчезла в волнах. Ийя тоже бросила камешек, но недалеко, и пожала плечами, улыбнувшись неудачному броску.

— Его возбуждала боль. Знаете, он даже не занимался со мной… Ну, вы поняли. Нет, иногда было, но редко. Он женат, у него четверо детей. И проблемы с эрекцией. А боль его возбуждает. И когда он шел в спальню к жене, то заходил ко мне. Это от сигар. Шрамы. Он курит толстые такие сигары. Короткие и толстые. Он просто заходил, брал мою руку и прижигал. Потом еще. Еще. Пока не встанет. Руки выдергивать было нельзя. Защищаться — нельзя. Кричать — можно. Просить — можно. Я никогда никого так не боялся, как его. До сих пор вижу, как он стоит передо мной — потный, разгоряченный, рот приоткрыт. Тычет кончиком сигары и слушает, как шипит плоть. Вдыхает запах горелого и облизывается. Я кричу и вижу, что это ему нравится. Действительно нравится. А еще у него была манера таращится. В такие моменты он всегда разглядывал меня. Даже не мигал. Я плакал, а он жег мне руки и вылизывал лицо. Говорил, что ему нравится вкус слез. Ты можешь себе представить, что боишься кого-то настолько, что позволяешь мучить себя и даже не смеешь дернуться, не смеешь закрыться? Ты ведь никогда никого толком и не боялась, да? Знаешь, в такие моменты ты — ребенок, маленький испуганный ребенок. И из шкафа вылезло чудовище, а родители не придут. Никто не придет. Знаю, глупо звучит. Я давно не ребенок и на полголовы выше всех свох монстров из шкафа. И мне было стыдно. Потому что я чувствовал себя таким ничтожным — просто несуществующим.

Ийя почувствовала, что ее подташнивает. Айре говорил тихо, не поворачивая головы, он уже не обращал внимания, что говорит ей "ты", просто медленно выталкивал из себя слова, чуть запинаясь. Она взяла его за руку, потянула к себе, обняла, как тогда, когда ему снился кошмар. Сквозь одежду она чувствовала, как подрагивают напряженные мышцы. Потом его руки медленно, неловко легли ей на талию. Айре наклонился, выдохнул жарко ей в шею, притянул к себе. На площадке, продуваемой сырым холодным ветром, было пусто, но Ийя подумала, что даже если бы тут было полное собрание Ассамблеи, она бы не разжала рук.

Айре сам не понял, зачем он заговорил о Леенгарде. Он всегда думал, что именно об этом он не будет рассказывать никогда. Никому. Потому что это было слишком унизительно. Потому что он подчинялся Леенгарду не потому, что был рабом и за сопротивление хозяину мог просто отправиться на рудники. Нет. Потому что он боялся. Когда на него смотрели горящие, счастливые глаза, все, что чувствовал Айре — тупой, примитивный, животный страх. И все, что он мог — выть от боли и просить перестать. Потому что кричать можно. Просить можно. Больше — ничего. И есть места, намного более чувствительные, чем руки. Потому что иногда Леенгарду рук было мало. Иногда он увлекался.

Айре говорил, не решаясь посмотреть на Ийю. И думал, что совершает самую большую ошибку в своей жизни. Потому что он не хотел, чтобы Ийя видела его таким. Чтобы знала о нем — таком. Мусорник — это было не самое страшное. На мусорнике он был связан, беспомощен — но он защищался, как мог. Он был человеком. А что не благородный рыцарь, а шлюха… Ну так Ийя, когда платила де Куоту, знала это. А здесь было совсем другое. Только с Леенгардом он превращался в скулящее от ужаса животное, готовое на все, лишь бы его не трогали больше. Он переставал быть собой. Айре ненавидел Леенгарда так, как никого и никогда не ненавидел. Но даже сейчас Айре не был уверен, что смог бы его если не ударить, то хотя бы оттолкнуть.

Айре замолчал, ожидая вопросов, которые бы означали, что Ийя пытается понять. Вопросов, на которые он не сможет ответить, потому что нет слов, которые могут объяснить. Но Ийя молчала. Она сжала его руку, и было даже больно — но Айре был благодарен ей за молчание. Потом она обняла его, и Айре обнял ее в ответ. Он стоял, сжимая мягкое, тонкое тело, и чувствовал, как кошмар, живший где-то глубоко, въевшийся в память так же, как огонь навсегда въелся в его руки, отступает. Он тает, расползается, как сугроб под солнцем. Все оказалось просто, слишком просто. Он сказал — и ничего не произошло. Совсем ничего. Ийя стояла рядом, ее ладони лежали у него на спине. Порыв ветра швырнул волосы Айре в лицо и Ийя, привстав на цыпочки, убрала их, провела прохладной перчаткой по лбу. Погладила его по щеке, еще раз поправила волосы. Айре подумал, что стоит с человеком, который знает о нем почти все. Самые мерзкие вещи. Вещи, о которых сам Айре стыдится вспоминать. И этот человек гладит его по лицу.

С лестницы донеслись голоса, женский кокетливый смешок. Айре тут же отступил на шаг, обозначая дистанцию, но Ийя поймала его за рукав и дернула к себе, взяла под руку. Они спустились по лестнице вместе, прошли мимо не обратившей на них никакого внимания компании и зашагали к вокзалу.

В поезде они говорили о всякой ерунде. Выбирали, что купят на ужин, сплетничали. Уж что-то, а сплетничать Айре умел. Рабы много чего знают о хозяевах, особенно личные рабы. Ийя слушала его, чуть улыбаясь, откинувшись на маленькую подушку. По пути домой они зашли в ресторанчик, купили запеченную курицу и свежего белого хлеба. На улице Ийя тут же оторвала кусок золотистой корочки и сунула в рот. Второй отломила и протянула Айре. Было вкусно.

Вечером Ийя в халатике заглянула в гостиную и махнула укрывшемуся пледом Айре рукой.

— Что?

— Пошли. Не будем терять время зря. Залезай ко мне сразу, все равно же не уснешь.

— Спасибо. Я смогу уснуть, все хорошо.

— Точно?

— Точно.

Айре сам не понял, почему отказался. Наверное, потому что не хотел опять выглядеть слабым. Ийя вышла, хлопнула дверь спальни. Айре повернулся к окну, уставился на привычное уже сплетение веток за окном, находя знакомые контуры. Птица слева, а справа — кошка лежит, это — голова лошади. Какого черта? Он лежит и таращится в окно, зная, что Ийя права, и что он все равно не уснет. И зачем? Чтобы она не считала его слабаком? Ну, если она до сих пор еще так не думает, то, наверное, можно уже не волноваться. А если думает — хуже все равно не будет. Тогда зачем? Ему же нравится спать с Ийей, нравится, когда она рядом.

Айре решительно отбросил плед, одернул трусы и пошел в спальню. Ийя сидела, укрыв ноги одеялом, и кончиками пальцев втирала крем в лицо. Айре сел на край кровати, чувствуя себя достаточно глупо. Ийя поставила темно-синюю баночку на тумбочку, похлопала ладонью по второй подушке. Айре лег, повернувшись к Ийе лицом. Она вытащила шпильки, тряхнула головой, распуская волосы и выключила свет. Скрипнули пружины, дернулось, натягиваясь, одеяло. Айре перевернулся на спину, положил руки под голову и глубоко вдохнул. Ийя лежала тихо, он слышал сонное медленное дыхание. Потом она шевельнулась, отпихнула одеяло, пробормотала что-то невнятно. Айре прислушался. Ийя спала, тихо похрапывая. Наверное, простудилась. На площадке был ветер, не стоило туда идти. Зря он об этом не подумал.