Страница 12 из 81
— Мое желание напрягаться, — спокойно ответил Димитрий. — Раз уж все завязано на мне, предпочту не торопиться с решением.
Алан выдохнул и расслабил руки.
— Оставьте нас на секунду, — обратился он к женщинам и Яну. — Могу я пару слов сказать брату наедине?
Те переглянулись и пожали плечами. Раздался шелест длинных юбок, перестук каблучков, и через полминуты Ян аккуратно прикрыл за всеми двери с наружной стороны. В тот же миг Алан вскинул руку и щелкнул пальцами. Димитрий замер как был, его глаза заволокло черной пеленой. Его брат деловито засучил рукав, уже не сдерживая гримасу злости. Подобрав с пола осколок, он порезал себе большой палец.
— Моя мать была слишком добра к тебе, — свистящим от ненависти шепотом проговорил он, отклоняя голову Димитрия, чтобы было удобнее добраться до его шеи, — но я таким добреньким не буду. Считаешь себя достаточно сильным, чтобы сопротивляться нам? Позволяешь себе смеяться мне в лицо и "думать" над моим предложением? Слишком чистый, чтобы марать вместе со мной руки?
Алан умолк ненадолго, старательно выписывая на коже брата нужные символы, бросил несколько слов на древнем языке, а потом наклонился к уху Димитрия:
— Я хочу, чтобы ты сделал что-то, после чего уже никогда не сможешь жить, как раньше, и считать себя правым. Что-то по-настоящему ужасное и непостижимое даже твоему рассудку. Пусть тебя накроют ненависть к себе и отвращение настолько мощные, насколько хватит моей силы. А я очень силен, брат. Я хочу, чтобы твоя семья, наконец, была уничтожена. И тогда ты придешь ко мне и сделаешь все, что потребуется.
Он отошел, вынул из кармана платок, тщательно вытер кровь с пальца, уничтожив все следы своего преступления. Злость и ненависть тоже исчезли с его лица, уступив место хорошему настроению.
— Покоя он хочет.
Алан насмешливо фыркнул и щелкнул пальцами. Глаза Димитрия просветлели, и он встряхнулся, будто очнувшись от долгих размышлений.
— В общем, подумай, брат, — улыбнулся ему Алан. — Ты ведь внимательно слушал все, что я сказал?
— Да… — неуверенно ответил тот, поморщился и прижал стиснутый кулак к виску.
— Ну вот и хорошо. Тогда до скорых встреч.
И с этими словами, гордо подняв голову и заложив руки за спину, человек в черном вышел за дверь, оставив Димитрия в одиночестве.
Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения
В резиденции канцлера с давних пор было принято давать роскошный прием по случаю старта двухнедельных празднеств, предшествующих началу зимы и дню восхождения светлого бога. К этому времени в Цирховию только-только прокрадывались первые морозы, ночами срывался снежок, а дети уже предвкушали настоящее раздолье, катание на санках и коньках и битвы ледяных крепостей. Впереди их ждали костюмированные представления заезжих артистов и горы сладостей, которые будут раздавать на улицах, когда из темпла светлого понесут в народ вылепленные из крашеной глины фигуры святых. А еще каждый сможет приложиться к статуям и загадать сокровенное желание на грядущий год.
Заняв трон, наместник не стал нарушать традицию несмотря на то, что с некоторых пор эта дата совпадала с годовщиной печальных событий — гибели семьи канцлера и многих аристократов. Заразившись от правителя равнодушным отношением к прошлому, в его дом стекался весь цвет состоятельного населения столицы, чтобы повеселиться от души. В огромном зале для приемов жарко разжигали оба камина, чтобы гости могли насладиться теплом, подавали им лучшие закуски и напитки, развлекали игрой самых искусных музыкантов и выступлениями самых лучших танцовщиц. В воздухе витали ароматы дорогих духов и сигар, звучал звонкий женский смех, и щедро раздавались неискренние комплименты.
Северина давно привыкла к участию в подобных мероприятиях и поэтому в самом начале вечера заняла стратегический пост на удобной кушетке у стены. Слуга с поклоном поднес ей бокал шампанского и поставил у ног высокую вазу, полную даров Нардинии: крупного, лопающегося от сока винограда, солнечных оранжевых апельсинов, мелких зеленоватых мандаринов, ароматных ломтиков дыни и терпкой, вяжущей рот хурмы.
Зал постепенно заполнялся людьми, какие-то лица были ей знакомы и приятны, некоторые — были знакомы, но вызывали неприятие, многих она видела впервые. Жизнь не стояла на месте, а бесконечно менялась, и одни промышленники разорялись и уходили в небытие, а другие — взлетали на гребне успеха ввысь и получали приглашение стать частью элиты. Димитрий на эти приглашения никогда не скупился, правда, не особо и помнил, кому именно их рассылал. Раньше на приемах появлялись лишь белые волки, теперь же освободившиеся места вольготно заняли и бурые оборотни, и успешные люди. Наместник словно искал чего-то или кого-то, и чем оглушительнее гремели его праздники, тем больше длился период уединения, когда он запирался ото всех в темпле светлого, требуя оставить его в покое. Долгие годы Северина имела несчастье наблюдать за его метаниями, но вмешиваться никогда не пыталась.
Зачем? Ей нравилось, что он страдал. В конце концов, он заслужил все это. За то, что сделал с ней, с Алексом, с собственной сестрой. Если бы Северина заранее знала, как все обернется, если бы она могла хотя бы попросить у Эльзы прощения за собственную глупость… но она не могла. Даже получая от сбежавшей подруги скупые письма и отвечая на них в режиме строжайшей секретности, так ни разу и не написала, что раскаивается. И даже видя Алекса почти каждый день, только порывалась поговорить с ним — и тут же гасила в себе порывы. Она просто не умела просить прощения, ее не научили в детстве, не объяснили нужные слова, а теперь, кажется, стало поздно перевоспитываться. Нет, видимо, не зря ей с Димитрием суждена одна общая дорога, и с этой дороги им уже не сойти.
Вот-вот ей должно было исполниться двадцать девять. Она вполне ощущала себя на свой возраст и находилась в самом расцвете красоты и женских сил. Она добилась почти всего, чего хотела в юности. Почти всего. Женщины завидовали ей, заглядывали в рот и со всех ног бросались выполнять просьбы, лишь бы войти в круг доверенных лиц и стать одной из "лучших", "близких" подруг. В душе Северина смеялась над ними. У нее не было подруг, никогда и никого, кроме Эльзы, и за прошедшие годы ничего не изменилось. Но ей нравилось управлять и повелевать, поэтому остальные сучки могли тешить себя иллюзиями, сколько влезет.
Мужчины не скрывали своего обожания, когда смотрели на нее. Они хотели ее, неприступную, возвысившуюся над ними, как лакомый фрукт, который невозможно сорвать. Кто бы мог подумать, что когда-то, в школе, ее не замечали? Иногда служанка приносила Северине послание от того или иного безумца, уверявшего, что он готов рискнуть всем, даже собственной жизнью, ради одной-единственной ночи с ней. Она добилась почти всего. Почти. Как же много значит это слово, когда речь идет о простом женском счастье.
В зале появился Ян, и это говорило о том, что вскоре среди гостей покажется и Димитрий. Северина залпом допила шампанское и сделала слуге знак освежить напиток. Она расправила складки длинного, в пол, алого платья, выгодно оттенявшего ее черные волосы и серебристые глаза, и будто бы случайно пересеклась с начальником охраны взглядом.
Милый, добрый Ян. Сколько раз он держал ее, согнувшуюся от рыданий на полу, в объятиях и бормотал слова утешения. Сколько раз она била его по лицу, когда он не пускал ее к своему господину. Била, хоть и знала, что он делает это ради ее блага, он щадит и жалеет ее, потому что только ему известно, как бывает страшен гнев наместника, когда тот не желает никого видеть. Ян был в курсе почти всех перипетий ее отношений с Димитрием — не потому, что интересовался этими перипетиями, а потому что всегда стоял близко, слишком близко к тому, кому служил всю свою жизнь. Однажды Северина предложила ему заняться сексом — не потому, что хотела, а от ярости и боли, заполнивших ее изнутри, — и тогда Ян с сочувствием посмотрел на нее, грустно улыбнулся и ушел, не сказав ни слова.