Порочные

— Я все еще не закончила с…

— Ты завтра все закончишь, — мой голос тоже звучит тихо, глаза Эм завораживают и затягивают, ее искусанные губы все еще как брусника. Бартон хрустально-тонкая, шелково-нежная. Рваные прядки, обрамляющие лицо, придают ей какой-то совершенно беззащитный вид. Это дико. Потому что я знаю, что Эм отнюдь не беззащитна, но отделаться от этой мысли не могу.

Ее дыхание сбивается, она застывает в моих руках, забывает сделать следующий вдох, зрачки расширены, и снова еще сильнее натягивается ткань в ее пальцах.

Я наклоняю к ней голову, втягиваю запах у виска и за мочкой уха.

Дышу.

— Джефферсон, — в этом обращении проскальзывает обычная Бартон. Колючая, защищающаяся.

— Замолчи, Эм, — раскатистым рычанием из горла. — Просто замолчи.

И она на удивление замолкает, захлопывает рот и не двигается.

Я втягиваю ее запах еще несколько мгновений, может минут, может секунд. А потом разжимаю руки. И Эм медленно скользит вдоль моего тела.

Я не прячу от нее желание, наоборот, хочу, чтобы она почувствовала и ощутила его в полной мере, поэтому прижимаю ее бедра к своим.

Это кайф. Это очень просто и очень остро. Почти на грани.

Мы оба чувствуем, как между нами искрит, поднеси спичку — и рванет к чертям. Полыхать будет до самого рассвета, до неба, затмевая солнце.

Эмили выглядит напуганной и… черт возьми, разгоряченной. В ее глазах тлеют угли, в ее глазах затаилась волчица, и, как всегда, она от меня ничего не скрывает.

Мне хочется попробовать на вкус кожу за ухом Эмили. И я провожу языком. С оттяжкой, прикусываю мочку уха и зализываю место укуса.

Бартон всхлипывает, ее бедра еще теснее прижимаются ко мне, пальцы путаются в волосах, натягивают.

Вот так.

Взрыв смеха где-то совсем близко, и я вдыхаю запах Эм в последний раз, а потом отступаю на шаг. С огромным трудом, чуть ли не за волосы оттаскиваю себя от девушки. В висках — пульс, кровь и жидкая ртуть. Дерет в горле вкусом брусники.

— Спокойной ночи, Эмили, — на моих губах улыбка. Затаившаяся, но все же она есть. И я благодарен сумраку и теням за то, что они скрывают этот намек на улыбку от Эмили. Она снова не так поймет.

Волчица молчит, ничего не говорит. На ее шее мурашки, зрачки расширены, запах желания забивает мне легкие, туманит мозги, как три бутылки двенадцатилетнего виски. Она опускает руки, медленно выпутывая пальцы из моих волос, и отступает на шаг, прислоняется спиной к двери. Смотрит почти испуганно, но подбородок гордо вздернут.

Уйти получается с трудом, но я все же ухожу и не оглядываюсь, чувствую спиной взгляд Бартон, моя улыбка все шире с каждым шагом.

Глава 4

Эмили Бартон

У меня совершенно не получается справляться с собой.

И чем дольше я смотрела вслед Марку, тем отчетливее это понимала, тем сильнее становилось мое отчаянье. Я чувствовала это отчаянье сейчас практически за спиной, его дыхание на шее, ледяные пальцы на запястьях, ядовитый шепот на ухо.

Я не понимала, в какую игру играет Джефферсон. И совершенно не была уверена, что хочу понять.

Тело колотило. Начало колотить, как только я позволила себе не сдерживаться. Крупная дрожь, как ломка, чуть ли не до стука зубов. Задорная такая, почти осязаемая дробь.

Сколько должно пройти времени, чтобы меня наконец-то отпустило?

Разве пять лет — недостаточный срок?

И волчица толкается и рвется внутри, как обезумевшая. Ей сорвало тормоза. Она хочет к нему, она готова плюхнуться на брюхо у его ног и отставить задницу. И от этого почти тошнит.

Запах Маркуса — что-то терпко-горькое, обжигающее, как кайенский перец — все еще на языке, в легких, во рту.

Я закрыла глаза, уперлась затылком в дверь, с шумом выдохнула.

В задницу. И Джефферсона в задницу в первую очередь!

Я толкнула дверь и вошла в тихий дом.

Иллюзия защиты, как струи воды городского фонтана — прозрачная, слабая. Все здесь принадлежит Джефферсону. Этот дом не исключение.

Ноги ватные, в голове туман.

Меня не отпускало ни в душе, ни на кухне за чашкой чая, ни даже после укола.

Глаза слипались, а в голове — штиль и паника.

Чудесно, ну просто прекрасно. А ведь Маркус почти ничего не сделал. То есть вообще ничего. Просто несколько касаний, просто слишком близко стоял, просто смотрел…

Я дернула головой и с тоской оглядела пакеты, сваленные в гостиной. Немного, но тем не менее… Разбирать их не было ни сил, ни желания. Я лишь вытащила свежее нижнее белье и футболку и уже собиралась отправиться спать, когда почти истерически заверещал мобильник, заставив изменить планы.

— Если ты звонишь мне просто, чтобы узнать, как дела, я тебя прокляну, — предупредила, поднимая трубку.

— Ты не ведьма, так что с этим ничего не выйдет. И, поверь, я бы хотел позвонить, чтобы просто узнать, как дела, — голос Дилана звучал непривычно серьезно. — У нас проблемы, Эм. И я звоню, чтобы предупредить.

— Совет что-то нашел? — я опустилась на диван, на самый краешек, чувствуя, как сводит судорогой ноги, как деревенеет позвоночник. Но что они могли найти такого, что Дилан звонит мне в такое время?

— И да, и нет, принцесса. Послушай, сейчас перерывают вашу с Фэллоном лабораторию, ходят слухи, что утечка произошла именно из вашего отдела, я…

Что..?

— Почему Филипп сам не позвонил? — перебила я Лана.

— Потому что он считает, тебе не обязательно об этом знать. Мы орали друг на друга почти час, и каждый остался при своем мнении. Ты знаешь Фэллона, он может быть почти таким же упрямым, как и ты. В общем, здесь все по-старому. Работать практически невозможно, вполне вероятно, что на некоторое время нам придется свернуть все исследования.

— Это же… — я не могла поверить тому, что слышала. Простой в работе… — Но… мы не можем, это… — было чувство, будто меня ударили по голове. Если остановиться сейчас… Два года работы, два года каторги, хронического недосыпа, недоедания и недотраха, чтобы какой-то мудак из совета, пустил все коту под хвост?

— Это еще не все, — вздохнул оборотень и, словно, отвесил очередную оплеуху. — На самом деле, даже хорошо, что ты уехала…

— Дилан! — прорычала я, начиная терять терпение, когда пауза непростительно затянулась. Я слышала, как на том конце провода здоровяк гремит посудой, как с тихим пшиком и металлическим лязгом он открывает бутылку пива. Готова была поклясться, что это Бадвайзер.

— Я так понимаю, газет ты не читаешь, радио не слушаешь, ленту не листаешь?

— Дилан… — еще жестче, пожалуй, даже жестче, чем следовало.

— Тупые гринписовцы совсем озверели: третий день стоят с плакатами под нашими окнами, сотрудников центра теперь сопровождает охрана, в прессе куча дерьма, мы опасаемся нападений и беспорядков. Было несколько атак на наши серверы. И… — он снова прервался на несколько мгновений, послышался шумный глоток, — двое лаборантов пропало. В том числе и у тебя.

— Твою мать… — не смогла сдержаться я, чувствуя, что еще чуть-чуть, совсем немного, и мой позвоночник переломится от напряжения, в висках застучало.

— В общем, Эм, я хочу, чтобы ты была предельно осторожна. И если вдруг что-то…

— Давай обойдемся без приступов паранойи, Лан. Я все поняла. И… Мне нужно, чтобы ты нашел способ как-то передать мне записи с последних тестов Стеф и Брайана. Вы ведь продолжаете?

— Эм…

— Не обсуждается, Дилан. Так вы продолжаете?

— Да, принцесса, но порадовать тебя нечем. Как ты и просила, мы сняли Стеф с образца и… все плохо, — бутылка с шумом опустилась на какую-то деревянную поверхность. Я же встала на ноги и выскользнула на крыльцо. Хотелось на воздух.

— На сколько все плохо? Сколько до полного выведения из организма?

— Меньше восьми часов.

Черт!

— А эффект?

— Еще меньше, как только концентрация падает до двух сотых, волчица становится почти такой, какой мы ее увидели, с Брайаном практически то же самое.