Страница 2 из 10
Алексей был главным финансистом и правой рукой Ивана, в тандеме с которым тот и держал на плаву это мощно развивающееся производство. Молодой мужчина нравился Пятакину светлыми своими мозгами и вполне респектабельной внешностью. Ходили, правда, слухи о его многочисленных победах на любовном фронте, но это только поднимало его в глазах Ивана, втайне мечтавшего обвенчать его с Дуняшей.
Отличная была бы пара!
…В тот день на заводе торжественно отмечали открытие новой линии производства, и люди пришли сюда целыми семьями. В ожидании праздника ребятня беззаботно резвилась на лужайке, гоняясь друг за дружкой да за пришлыми собаками, мужики безбожно смолили в сторонке, а женщины, обрядившись в лучшие свои одежды, лузгали семечки, живо обсуждая последние сельские сплетни.
Решив, что более удобного повода для знакомства и не сыскать, Иван пригласил на открытие и Александру с Дуняшей. Представляя дочку Алексею, не без радости отметил, как та, протягивая руку, будто споткнулась обо что, смутилась и потупила взор. И, дабы развеять ее смущение, Алексей приветливо улыбнулся:
– Ну и как вам наше детище?
– Впечатляет… – молвила она, стараясь не глядеть на него. – Папа много о нем рассказывал, а теперь вот и сама вижу…
Иван ненадолго оставил молодых, – пусть пообщаются. Сам же отошел к группе рабочих, ни на минуту, однако, не выпуская дочь из вида.
Чуть поодаль стояла Александра. При встрече, стараясь держаться непринужденно, она лишь кивнула Алексею, и тот ответил. То, что дочь рядом с ним, и они о чем-то оживленно беседуют, вызывало в ней чувство досады, и она едва сдерживалась, чтоб не подойти и не увести Дуню за руку. Ну нельзя же так злоупотреблять чьим-то вниманием! Да и что можно столько времени обсуждать! Прислушалась – нет, до нее долетали лишь обрывки фраз, смысла было не разобрать. И, не сводя с Алексея истомившихся глаз, она молила лишь о том, чтоб он взглянул и в ее сторону тоже.
Но его мучили сейчас совсем иные видения… Эти воловьи, с поволокой, глаза проникали ему в самое сердце, и когда девушка смотрела на него, просто и приветливо, они, подернутые влагой, наливались такой тяжелой густотой, что ему делалось жарко. Каштановые волосы были забраны в незамысловатый тугой узел, и он даже головой тряхнул, представив на миг, как рассыпаются по плечам эти податливые кольца, в которых так сладостно закопаться!.. А уж когда Дуняша отошла, одарив его кошачьей грацией, Алексей был окончательно повержен…
Случайно поймав настороженный взгляд Александры, он усмехнулся. Вряд ли она задумывалась, в какую обольстительную красавицу превратилась ее дочь, и, сама того не ведая, отвоевывала у матери куски ее былого пространства…
И там, на заводе, и дома он с удивлением ловил себя на том, что думает о Дуняше. До дыр затерев и свои слова, и ее ответы…
Итальянская рапсодия
…С той первой их встречи прошло несколько месяцев, и Алексей все больше подпадал под обаяние девушки.
Долгие зимние вечера он проводил теперь в доме Пятакиных и, сидя возле камина с бокалом игристого вина, рассеянно вслушивался в потрескивание сухих поленьев и наблюдал за Дуняшей. Как смущенно она улыбается, словно застигнутый врасплох ребенок; как музицирует, откинув со лба непослушные пряди; и даже это ее распевное, на французский манер, «Льешенька»… Ему нравилось в ней все, с ней не хотелось расставаться, и было это тем более странным, что всерьез о женитьбе своей он прежде не задумывался.
Взявшись за руки, они бродили по заснеженным аллеям огромного сада, вдыхая сладостный аромат зарождающегося чувства, и жизнь казалась им доброй и бесконечной.
…А в проеме окна, за прозрачной вуалью, мелькал силуэт той, кого Алексей неосторожно поманил когда-то призрачной надеждой на счастье…
…На мгновение Дуняша в нерешительности замерла возле рояля, все еще раздумывая, стóит ли его в это посвящать. И, отметая остатки сомнений, откинула крышку и коснулась клавиш.
Первая нота прозвучала жалобно и печально, однако звук был чистым, сочным, и комната наполнилась тихой щемящей грустью. Мелодия плакала и смеялась, то взлетая ввысь, то обрушиваясь всей своей мощью, завораживая и проникая в каждую клеточку. И растворившись в ней, Дуняша жила теперь там, оголяя душу до самого донышка, в нестерпимом желании поведать то, что неподвластно словам. А он, затаив дыхание, потрясенно внимал божественным звукам, давно уже перестав различать, явь это или дивный, сладостный сон…
Отзвучали последние аккорды, мелодия стихла, но Дуняша, закрыв глаза, все еще продолжала сидеть возле рояля, не в силах сбросить с себя морок охватившего ее волнения. Взглянув на Алексея, лишь прошептала:
– Я написала это давно, еще в ранней юности, под впечатлением от одной прочитанной книги. И было оно столь сильным, что едва не заболела…
Легкая тень скользнула по ее лицу. Будто вновь вернулась она в ту пору, когда, ненароком заглянув за запретную черту, столкнулась с правдой жизни, к которой была не готова. И с тех пор тщетно искала ответ на мучивший ее вопрос: а смогла бы и она вот так же, как героиня романа, продолжить жить после всего, что с ней приключилось? Или, влекомая роком, добровольно разорвала сковавшие ее путы…
«А я и не подозревал, сколь глубокий ты человек!» – с удивлением и совсем по-новому взглянул на нее Алексей. Вслух же спросил:
– И что же музыка?
– Музыка тогда мне очень помогла. И поскольку я не могла обсуждать прочитанное с кем-либо из домашних, то и спряталась в звуках, хотя прежде сочинительством не занималась. А названием оставила первое, что пришло на ум, – «Итальянская рапсодия». Да так и не стала ничего менять. Первое всегда оказывается и самым удачным…
– А как называлась та книга?
Дуняша рассеянно взглянула на него, все еще пребывая там, в плену захвативших ее воспоминаний:
– Названия я уж и не помню, лишь ощущения. Да и неважно это теперь, ибо, прочти я ее сегодня, вряд ли она произвела бы на меня столь же сильное впечатление. Не зря ведь говорят: каждой книге – свой возраст. Но тогда во мне будто что-то взорвалось, как если бы мир, такой простой и понятный, вдруг раскололся на множество мельчайших осколков, разметав по ходу все, что было дорого. И получалось, что каждый человек на ниточке висит, бездна под ним ежеминутно разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит себе жизнь…
И посмотрела на него долгим, испытующим взглядом. Будто в душу заглянула, разом обозначив и страхи свои, и сомнения. А по сути, возведя рамки, заходить за которые Алексею не следовало.
Никогда…
Помолвка
Когда он слышал это ласкающее слух «Льешенька», сердце его наполнялось такой трепетной нежностью, что он уже плохо понимал, как жил без нее все эти годы. – До задыхания, до спазма, до предательских колик под ложечкой!
Хотелось подхватить ее на руки, закружить, зацеловать… Но, всякий раз ловя на себе пробирающий до костей взгляд ее матери, не оставлявшей их ни на минуту, клял себя самыми последними словами, что однажды позволил себе поддаться ее чарам.
Взгляд тот испепелял, молил, требовал, в кокон свивая всю его волю и лишая легкости. Цепенело все внутри, будто кто-то безжалостно сжимал его внутренности ледяным железным обручем, пробуждая не свойственные человеку инстинкты. Как если бы, влекомый этой затянувшейся флиртаникой, отнимавшей у него остатки разума и воли, он, сам того не желая, мысленно изменял Дуняше с ее же собственной матерью, в обществе которой ощущал себя голым и уязвимым, отчаянно барахтался и не находил выхода.
Но знать об этом Дуняша не могла и по-своему истолковала его молчание, когда, провожая его однажды до парадного, шепнула, что у мамáн завтра день рождения, и он приглашен…
Нет, только не это! С тоской вдруг подумалось о том, что его ждет. Эти пресыщенные гости, которых наверняка придется развлекать ему; перекрестный огонь взглядов, от которых уже не скрыться; вся эта постыдная ситуация, в которую он сам же себя и загнал.