Страница 11 из 12
В 1912 году Ахматова путешествовала с Гумилевым по северной Италии, была в Генуе, Флоренции, Болонье, Падуе и Венеции, где пришла в восторг от итальянской живописи и архитектуры. Скажет: «было как сон, который помнишь всю жизнь».
Между заграничными поездками осуществилось первое возвращение Ахматовой в Царское Село, поскольку ее приезд туда в юном возрасте трудно назвать возвращением, разве что в метафизическом смысле, а нынешнее возвращение было уже вполне сознательным и к тому же описано стихами. Она сознавала, кем она возвращается, и в какой город. Писала: «На север я вернулась в июне 1910 года. Но куда за пять лет провалилась моя царскосельская жизнь? Не застала там я ни одной моей соученицы по гимназии и не переступила порог ни одного царскосельского дома. Началась новая петербургская жизнь. В сентябре Н. С. Гумилев уехал в Африку. В зиму 1910/1911 годов я написала стихи, которые составили книгу "Вечер"».
В Царском Селе у Анны и Николая Гумилевых был дом. Этот дом Ахматова любила, и воспоминание о нем часто возвращалось в ее стихи. Дом находился на улице Малой, 63. Снаружи он выглядел так, как большинство домов в Царском Селе: двухэтажный, местами с отваливающейся штукатуркой, оплетенный хмелем. Однако внутри – просторный, светлый, теплый. Старый паркет немного скрипел, а из широких окон столовой были видны розовые кусты азалии. В нем имелась библиотека с остекленными шкафами, множество книг, уютные комнаты с мягкими кушетками и подушками, лампы, безделушки. Это было первое и единственное жилище Ахматовой, где внутреннее убранство не носило характерных для нее черт аскетизма. Она ведь была молодой женой относительно богатого человека в предреволюционные годы. Как вспоминал бывавший у Гумилевых в Царском Селе поэт Георгий Иванов, в этом доме пахло книгами, старыми стенами и духами. В клетке покрикивал розовый попугай. Это был период буйного развития общественной и литературной жизни, новых друзей и новых восторгов. Время делилось между Царским Селом и предреволюционным Петербургом.
Кипарисовая шкатулка
Когда зимой 1913 года поэты Николай Гумилев и Сергей Городецкий выступили в первом номере журнала «Аполлон» с новой поэтической программой, названной ими акмеизмом, зафиксировав, таким образом, распад русского символизма, Анна Ахматова уже издала свой дебютный томик «Вечер» (он вышел весной 1912 года). Стихи, собранные в этом томике, были написаны раньше, на переломе 1910 – 1911 годов. Николай Гумилев знал их еще в рукописи, то есть за добрые пару лет до того, как выступил с теоретической программой акмеизма на страницах «Аполлона». Ему были известны также читавшиеся на поэтических вечерах или просто в кругу близких друзей стихи Мандельштама и Пастернака. Он был прекрасным теоретиком поэзии: интеллигентным, наблюдательным, критичным и одаренным большой интуицией. Так что, пожалуй, есть немало правды в спонтанном восклицании Ахматовой: «весь акмеизм роc от его наблюдений над моими стихами тех лет, так же как над стихами Мандельштама». В этом есть доля истины. Сначала имеешь дело с произведением, и только потом оно обрастает теоретическими программами. Конечно, можно посмотреть на это и по –другому, поскольку кристаллизованная и обнародованная теория искусства может немедленно найти своих сторонников и последователей. Все смешивается, и уже невозможно понять, что было вначале, а что потом. Но в данном случае мы знаем наверняка, как обстояло дело: «Вначале Николай Степанович не переносил моих стихов. Он выслушивал их внимательно, поскольку они были мои, но очень критиковал, советуя, чтобы я занялась чем – нибудь другим. И он был прав – я писала тогда действительно ужасные стихи. Вроде тех, которые печатались в маленьких журнальчиках, заполняя пустые места… А потом случилось так, что в апреле мы поженились (до этого мы с ним долго были обрученными). В сентябре он уехал в Африку и пробыл там пару месяцев. А я в это время много писала и переживала свою первую поэтическую славу, все вокруг хвалили меня – Кузмин, Сологуб, хвалили также у Вячеслава (Иванова – прим. авт.). У Вячеслава не любили Колю и говорили, к примеру, так: "Ну, конечно, он не понимает Ваших стихов". Когда Коля вернулся, я ничего ему не сказала. Потом он спросил: "Писала стихи?" "Писала". И прочитала ему. Это были стихи из позднейшего "Вечера". Он даже вскрикнул. С той поры всегда очень любил мои стихи».
Но еще раньше, в майском номере «Аполлона» за 1909 год, Николай Гумилев опубликовал рецензию на книгу Иннокентия Анненского «Кипарисовая шкатулка», изданную сразу же после смерти поэта. «"Кипарисовая шкатулка", – писал Гумилев, – это катехизис современного чувствования».
Иннокентий Анненский, считавшийся предтечей акмеизма, издал при жизни только один свой томик стихов, «Тихие песни», в 1904 году. Даже не подписал его своим именем, а издал под псевдонимом «Ник – то». Впрочем, поэтической деятельности он придавал гораздо меньшее значение. чем иным своим занятиям. Он был прекрасным переводчиком французских символистов и модернистов: Бодлера, Верлена, Рембо, Малларме. А также – Горация. В 1896 году Анненский стал директором мужской гимназии в Царском Селе и оставался им с небольшим перерывом до самой смерти. На последнем году жизни он, помимо гимназии, преподавал литературу на Высших женских курсах Раева, где училась также и Ахматова.
«Кипарисовая шкатулка» была опубликована сыном Анненского сразу после неожиданной смерти отца. Гумилев знал Анненского, ценил его и дружил с ним. Еще перед выходом книги он показал ее корректуру Ахматовой. «Когда мне показали корректуру "Кипарисового ларца" Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете. Вот сейчас Вы увидите, какой это поэт… Какой огромный. Удивительно, ведь все поэты из него вышли: и Осип, и Пастернак, и я, и даже Маяковский», – скажет она в 1940 году, то есть уже уже спустя много времени. Но уже во время чтения корректуры «Кипарисовой шкатулки», еще до написания стихов, которые вошли позднее в сборник «Вечер» и принесли ей первую славу, это чтение было для нее чем –то вроде поэтического миропомазания. Не Пушкин, не Некрасов, не Баратынский и не Тютчев, а именно Анненский задал тот тон, из которого позднее возникли все ее стихи. Наверное, у каждого поэта бывает в жизни момент такого озарения.
Когда я читаю стихи Анненского, мне кажется, что они могли бы быть неизвестными произведениями Ахматовой. Именно Анненский произвел на нее наиболее сильное впечатление и оставил в ней наиболее глубокий след. Действительно, по стихам Анненского можно было бы изучать акмеизм. хотя о его будущем существовании сам автор не имел понятия. В его стихах есть все черты акмеизма: и резкий переход от символов к конкретным значениям, и некогда запрещенные в высокой поэзии варваризмы, есть и свеча, и электрическая лампочка, и железная дорога. «Свеча», традиционно поэтическое слово, легко обрастающее символическими значениями, звучит как – то совершенно по – новому, когда рядом горит лампа, а какой –то дорогой человек уезжает, как же современно, на поезде. Потому что для людей на грани XIX и XX веков электричество и железная дорога были чудесными завоеваниями технического гения человека.
Для нас все эти лампы с зелеными абажурами и рассеянным светом в стихах акмеистов, и их поезда, уезжающие в неизвестность, – это уже эстетика, не имеющая ничего общего с прозой жизни, опознавательный знак тогдашней поэтики. Для детей виртуальной действительности, живущих в мире Интернета, и лампа, и поезд содержат прекрасное, грустное очарование прошлого. И если мы помещаем в стихах эти реквизиты, то не для того, чтобы раздражать читателя прозаизмами, а для того, чтобы заглянуть в прошлое, возможно, вплоть до мира Анны Карениной.