В зеркалах воспоминаний

Такая вот замечательная рифма. Он прерывался, потом пел снова. Заметив, что он не обращается к своему листочку, я открыл ящик стола и потихонечку его туда сбросил. Не потому что считал, что у меня будет автограф, а просто на память об этом вечере. Единственное, что меня беспокоило, – это моя квартира: не взбунтовалась бы. Но когда я среди ночи выглянул в коридор и увидел своих старух-соседок, которые сидели на табуретках и слушали концерт Высоцкого, я успокоился: репрессий не будет. Володя, конечно, выпил, как и все, но пьяным не был. Во всяком случае, когда он собрался уходить, он совершенно трезво спросил:

– Алеша, здесь где-то был мой листочек, ты не видел?

Я, ни слова не говоря, открыл ящик, отдал ему листок, и автографа у меня не осталось. После этого мы поддерживали отношения. Иногда он оставлял контрамарки в театр, а я привозил экспонаты в его коллекцию – он собирал зажигалки. Я привозил экзотические зажигалки из Судана, с носорогом. Конечно, мы следили за его творческой судьбой, радовались за его поездки, за его успех.

Преждевременная смерть Высоцкого потрясла нас. Мы были на его похоронах. Это было совершенно невероятное зрелище, когда в разгар Олимпиады Юрий Петрович Любимов настоял на том, чтобы провели гражданскую панихиду в театре, а потом эта грандиозная процессия от театра к кладбищу – вся Москва провожала его…

Для меня Высоцкий был очень важен. Он и его песни. Я выделял знакомых по тому, сколько его песен они знают. У меня были совершенно неожиданные встречи и знакомства с его песнями. Помню, что первый советский посол в Сомали Геннадий Иванович Фомин, выдающийся дипломат и большая умница, бывший генеральный консул в Милане, во время какой-то нашей общей командировки вдруг процитировал одну из песен Высоцкого. Я, признаться, был очень удивлён. Он, оказывается, слышал её от своего сына, в записи. Вообще с Высоцким у меня многое связано. Благодаря ему я познакомился и подружился со многими звездами Таганки: Валерием Золотухиным, например, с Веней Смеховым – мы до сих пор поддерживаем товарищеские отношения. И, наконец, с самим Юрием Петровичем Любимовым, с которым дружили до конца его дней. Он не раз бывал у нас в гостях в Риме, когда приезжал в Италию.

Но с Высоцким – это была особая история. Он был блестящим человеком и выдающимся поэтом. Чего за ним не признавали его товарищи по цеху. Это было очень странно, но это факт. Например, ему никто не давал рекомендацию в союз писателей, хотя казалось с таким богатым поэтическим багажом ему туда прямая дорога… Однажды мой близкий друг Асар Исаевич Эппель, поэт, переводчик, совершенно случайно встретился с Высоцким на чьем-то дне рождения, в высотном здании на Котельнической набережной. Асар человек очень скромный, сидел где-то в конце стола и по разговорам понял, что ждут Высоцкого. Володя действительно появился после спектакля, пришел, как обычно, с гитарой, все оживились. Хозяйка быстренько посадила его на свободное место напротив Асара. А тот человек не светский и не сразу сообразил, что неожиданно оказался соседом Высоцкого. А когда понял, улучив момент, сказал, извиняясь:

– Владимир Семенович, не хочу вам мешать ужинать, но такой случай может мне больше не представится… я хочу вам сказать, я вообще-то литературовед, занимаюсь теорией стихосложения, историей стихосложения. Так вот, в ваших стихах совершенно уникально употребляется (могу сейчас неправильно воспроизвести, как именно он сказал, но смысл передаю точно) выделение согласных, как никто не использовал…

– Аллитерация?

– Да, аллитерация. Мало кто так использовал её в стихосложении.

И он вдруг увидел, что Высоцкий, сразу перестав есть, внимательно на него смотрит, как бы пытаясь понять, всерьез он говорит или издевается, или шутит. Это же застолье… Но Асар со своим честным лицом так убежденно и уважительно это сказал, что Высоцкий покраснел от удовольствия, поблагодарил и спросил:

– Вы действительно так считаете?

– Конечно.

Ему этого никто никогда не говорил. И Асар закончил этот рассказ такой фразой: я видел счастливого Высоцкого.

Однажды после моего очередного выступления на радиостанции «Эхо Москвы» (кажется, я рассказывал о памятном вечере с Высоцким в нашей 13-й квартире) из музея Высоцкого мне прислали фотографию из записной книжки Высоцкого, открытой на букве Б. Там рядом с Бернесом и другими замечательными фамилиями была фамилия Букалов Алеша и Алина. И мой московский телефон, записанный рукой Высоцкого.

С Мстиславом Ростроповичем были знакомы все. Всемирно известный артист, всеобщий кумир. Когда к нему кто-то подходил, маэстро встречал этого человека будто своего лучшего друга. Но мое жизненное везение распространилось и на знакомство с Ростроповичем. У нас были общие друзья в Москве, и все мы временами встречались в Доме композиторов или в квартире моего друга – скрипача, музыковеда и музыкального критика Евгения Баранкина, куда маэстро наведывался в гости. Но эпизод, о котором я хочу рассказать, произошел в Риме.

Ростропович присутствовал на каком-то расширенном заседании в римском муниципалитете, где обсуждались планы русских вечеров и музыкальных сессий, в которых должен был принимать участие маэстро. Когда совещание закончилось и все быстро разбежались, Ростропович с Галиной Павловной Вишневской остались одни, как неприкаянные. А время обеденное, и мы с Галей предложили им пообедать вместе. Они с удовольствием согласились. Мы отправились в небольшую тратторию в центре города. За обедом завязался непринужденный, почти светский разговор о разном. Галина Павловна спрашивала, что нового в культурной жизни Италии, и мы начали рассказывать о поездке во Флоренцию, из которой только что вернулись. Там мы присутствовали на приеме оперы «Пиковая дама» в постановке Льва Додина. И моя Галя говорит, что нам очень понравилось, – «очень необычно». Опера начинается с пролога, действие которого разворачивается в Обуховской больнице, где уже больной Герман вспоминает всю эту историю с картами, старухой и Лизой. Галина Павловна слушала, слушала…. а я Гале под столом давлю на ногу, чтобы вспомнила, кому она это рассказывает. Наконец, Галина Павловна, которая, думаю, раз двести исполняла роль Лизы, а потом и старухи, вдруг ее прервала и сказала:

– Знаете, это все такая ерунда, милочка. Это большая глупость. Потому что петь реальную жизнь и петь воспоминания – это совершенно другие гармонии. Это по-другому исполняется, по-другому звучит.

И раскритиковала додинскую идею совершено, хотя у него, на мой взгляд, всё получилось очень по-пушкински. Галина Павловна говорит:

– Я понимаю, что вы отталкиваетесь от текста Пушкина. Но повесть Пушкина и опера Чайковского – это две разные вещи. Потому что у Пушкина Герман любит деньги, а у Чайковского Герман любит Лизу.

Короче говоря, раскритиковала по полной, и в этот момент ей понадобилось выйти. Когда она удалилась, Ростропович сказал:

– Вы мою жену не слушайте, она дура. Давайте лучше что-нибудь выпьем.

Мы позвали официанта, заказали граппу. Маэстро с удовольствием эту граппу выпил, я его поддержал. Через минуту вернулась Галина Павловна, внимательно посмотрела, но стаканов на столе уже не было.

Замечательный разговор про музыку и «Пиковую даму». Но вообще-то рассказывать о Ростроповиче очень трудно. Он человек живой, остроумный, его прибаутки разошлись по миру. Он дружил с моим близким другом пианистом Валерием Воскобойниковым и покровительствовал ему. А когда приезжал в Рим, то Валера, который здесь живет уже лет сорок, водил именитого гостя по Риму. Мне он рассказал очень забавный эпизод, приключившийся с ними. После концерта они зашли перекусить в ресторан. И войдя, увидели, что там играет виолончелистка, развлекает публику. Ростропович сидел, сидел, потом, не выдержав, попросил: