В зеркалах воспоминаний

Помню, это было в начале второго курса. У нас проходило комсомольское собрание, которое потом окрестили «собранием по китайскому методу». Что это значило? Это значило критиковать, невзирая на лица, резать правду-матку так, чтобы ославить человека, пригвоздить его к «позорному столбу». Собрание было посвящено итогам летней практики. После первого курса она была у нас, так сказать, рабочая. Это потом, когда мы выучили языки, нас использовали как переводчиков. А тогда нас посылали на стройки – большие и маленькие, как придётся. Помню, мне как-то довелось участвовать в строительстве метромоста через Москва-реку. А та практика, итоги которой мы обсуждали на собрании, проходила в Серебряном бору на строительстве больницы. Рабочее место было чудесное – река, лето. Естественно, после работы мы бежали купаться на канал. Было такое развлечение. И вот теперь докладчик довольно бойко приводил какие-то цифры, рассказывал, что мы выполнили такие-то нормы, построили такой-то корпус. Выступили с отчётом ещё пара человек. Мы довольно вяло слушали, с нетерпением ожидая конца собрания. И вдруг один мой товарищ, Вадим Перфильев, поднимает руку и говорит:

– Вот мы здесь выступаем, рассказываем о наших успехах. И я хочу оценить эту работу. Мы действительно хорошо работали на строительстве больницы, но я хотел бы несколько слов сказать о том, как работал Алеша Букалов. А работал он так: всегда дотягивал до обеденного перерыва, а после обеденного перерыва очень часто не возвращался на работу, потому что шел купаться на канал. Я считаю, что это неправильно и нужно об этом сказать.

У меня отвисла челюсть – да и не только у меня. Я на него посмотрел. У нас на курсе – я раньше уже упоминал об этом – было очень немного бывших школьников. В основном тогда в МГИМО пришли люди в военных гимнастёрках, успевшие понюхать фронтового пороха, или прямо от рабочего станка. И мы, салаги, дружили, держались вместе. С Вадимом мы вместе готовились в институт. Он, правда, был из французской группы. Он учился во французской школе в Москве, и мы очень ему завидовали, потому что он, еще будучи школьником, с группой одноклассников уже ездил во Францию. Это было невиданно – ведь мы дальше нашей околицы нигде не были. И вот этот мой товарищ выступает с обличительной речью.

Мне влепили выговор по комсомольской линии. Правда, без занесения в учётную карточку или в другие какие-либо документы. Это было такое предательство, которое я с трудом пережил. Однако со временем забыл об этой истории и никогда её не вспоминал. Но о дипломатической карьере Вадима знал – мы все старались быть в курсе дел наших однокашников. А он сделал очень хорошую карьеру. Работал в посольстве в Алжире, потом в Париже, затем – в отделе печати МИДа. По рекомендации Москвы его приняли в Секретариат ООН на пост начальника отдела печати. В Америке он женился на своей коллеге из украинской делегации, родили мальчика. У него еще был старший сын. Когда закончился его контракт, он остался в США, получил очень приличную ООНовскую пенсию. Где-то сотрудничал, возможно, в какой-то газете.

Когда я был в Нью-Йорке, я ему позвонил, мы встретились и пошли пообедать. И вдруг он мне говорит:

– Ты знаешь, я разговаривал по телефону с Андреем Грачевым, он в Париже, и я сказал ему, что завтра мы с тобой увидимся.

Это был проверочный рассказ – он хотел посмотреть на мою реакцию. Я молча слушал, а он, выдержав паузу, продолжал:

– И на это Грачев спросил у меня: «Неужели после того собрания Букалов захочет с тобой встречаться?»

Я засмеялся и сказал:

– Вадим, кто старое помянет, тому глаз вон.

Мне показалось, что его как-то отпустило. Вадим, конечно, человек способный, общаться с ним было интересно. Мы договорились встретиться в ближайшее время – на 65-летии Виталия Чуркина, который был тогда постоянным представителем России при Организации Объединённых Наций и в Совете Безопасности ООН. С Виталием – он младше меня на пару лет – мы были знакомы ещё по дипломатической академии, где готовили руководящий дипсостав. Оттуда я, покинув мной любимый африканский континент, попал в европейский отдел МИДа. Потом мы виделись в Италии, он приезжал к нам в Рим, мы приятно проводили время – он остроумный, веселый человек, всё знал, всё понимал.

Теперь в предвкушении новой встречи я раздумывал – могу ли пойти на юбилей, не имея соответствующего вечернего костюма. В Нью-Йорк я приехал по личным делам и не предполагал, что попаду на мероприятие, требующее определённого дресс-кода. Поделившись своими сомнениями с Вадимом, я пошутил: «Может, возьму костюм напрокат? Или одолжу у тебя?»

Но встреча не состоялась. Виталий Чуркин скоропостижно скончался от сердечного приступа, случившегося в его рабочем кабинете. Одного дня не дожил он до своего юбилея. Вот такая драматическая смерть на посту. Почти одиннадцать лет дипломат настойчиво отстаивал интересы нашей страны в ООН. Должности, которую он занимал, не позавидуешь. Она требовала не только опыта и знаний, но и сил, терпения, убежденности в своей правоте и отменного здоровья. Сам он уподоблял труд дипломатов в постпредстве при ООН в Нью-Йорке труду сталеваров в горячем цехе, отмечая при этом, что ежедневный 12-часовой рабочий день и периодические ночные бдения на длинных и сложных заседаниях являются у них правилом, а не исключением. Чуркин был нормальный человек. Это очень высокое звание.

Центр притяжения – Венеция

В Риме мы поддерживали приятельские отношения с общими друзьями, с которыми когда-то познакомились и сблизились ещё в Москве, или с друзьями друзей, с которыми нас связывали общие интересы. Среди них оказалась переводчица и преподаватель-русист Сильвана Давидович, очаровательная женщина славянских корней. Одно время она работала в Москве, мы с ней встречались на каких-то презентациях, литературных вечерах и творческих встречах. А тот вечер, который подарила нам Сильвана, стал для меня едва ли не лучшим за все годы, проведенные в Риме.

1995 год. Сильвана пригласила нас с Галей и нашего Алёшу, приехавшего на каникулы из Вены, к себе домой на рождественский ужин. С нами пришла еще одна пара. Это был Феликс Стаевский – дипломат, тоже приятель Сильваны. В то время он был советником посольства в Риме. Мы с ним вместе учились у Юлии Абрамовны Добровольской, и это нас сближало. Он был со своей женой Людочкой, умницей и автором замечательной книжки «Рим. Прогулки по Вечному городу». Вот такой компанией с цветами и подарками мы приехали к Сильване. Она жила в самом центре Рима, недалеко от площади с красивым названием Кампо деи Фьори – поле цветов. Чудесная старая квартира, заполненная русскими книгами, иконами, сувенирами из России, фотографиями – много знакомых лиц. У нас было много общих друзей. Среди них мы увидели снимки Мераба Мамардашвили – их с Сильваной связывали особые отношения.

Гостей в комнате ждал роскошно накрытый стол в праздничном убранстве, и тут я обратил внимание, что приборов на столе на одно больше, чем присутствующих.

– Сильваночка, мы кого-то ждем? – заинтригованный, спрашиваю я.

– Да, я позвала одного своего давнего приятеля, но он опаздывает. Давайте сядем, и он быстрее появится. Такая примета.

И правда, только мы расселись, раздался звонок. Хозяйка открыла дверь, и в комнату вошел человек с букетом цветов и бутылкой вина. Он улыбался, видно было, что человек в прекрасном настроении. Все замолчали, повернувшись к двери, и в этой тишине громко прозвучал голос Алёши:

– Мама, это же Бродский!

Действительно, на пороге стоял Иосиф Александрович. Он извинился за опоздание и сел к столу. Мы познакомились.

Он совершенно не походил на тот портрет, который сам себе создавал. Бродский искрился остроумием, блестяще рассказывал, охотно отвечал на вопросы, шутил, смеялся. И совсем не выглядел тем нелюдимым букой, каким бывал, по некоторым воспоминаниям, в незнакомой компании соотечественников. Видно было, что ему приятно находиться в этом доме, где можно просто отдохнуть душой, что он чувствует себя среди своих, среди друзей, которые его любят и понимают. Я рад, что видел Бродского счастливым.