В зеркалах воспоминаний

Случилось это летом, когда все мы были на каникулах. 1 сентября, придя в школу (мы уже учились, наверное, в 9-м классе), мы оживленно обсуждали, кто где был, куда ездил отдыхать с родителями. Я помню, Лидия Ивановна, преподавательница литературы, которая вела урок, никак не могла привести нас в чувство. Все болтали. И тогда она стукнула указкой по столу и сделала замечание лично Юлику: «Минервин, перестаньте болтать!»

В классе наступила полная тишина, потому что все услышали другую фамилию и вспомнили, что произошло. Юлик, надо сказать, среагировал замечательно. Он встал и спокойно сказал: «Лидия Ивановна, с моей фамилией ничего не произошло». Потом я видел Лазаря Моисеевича на Фрунзенской набережной – он там жил и часто прогуливался с палочкой или сидел на скамеечке с кем-то. Мой редактор в журнале «В мире книг» даже пытался взять у него интервью, не знаю, удалось ли ему это. Как все вампиры, Каганович жил долго. Умер он в 97-летнем возрасте 25 июля 1991 года – за пять месяцев до распада страны, в руководстве которой находился с первых дней ее существования.

Есть в моей коллекции вожди уже более позднего времени. С одними мне довелось ездить в Африку в качестве переводчика, с другими я работал в Москве.

Вспоминаю несколько странную встречу Л. И. Брежнева с президентом Сомали Сиадом Барре, прибывшим в Москву с официальным визитом. Она была сугубо протокольной, а я в силу профессии – единственным посторонним, допущенным на неё.

Я помню, что Брежнев был радушен, любезен, но не очень представлял, о чем говорить с гостем, и хотел поскорее отправить его к Подгорному. Тем более что тот должен был сопровождать Барре в Большой театр. На столе, за которым сидели руководители двух стран, лежала коробка папирос. Брежнев с жадностью смотрел на неё – ему категорически запретили не только курить, но даже открывать ее, и он ждал, что, может, Сиад Барре закурит, а сам он насладится табачным дымом. Между тем разговор не клеился, и Брежнев, решив, видимо, поправить ситуацию, задал страноведческий вопрос.

– Ну а скажите, у вас горы есть?

– Есть, – удивился этому вопросу Сиад Барре.

И тут раздался звонок «вертушки». Генсек снял трубку и сказал:

– Да, Николай Викторович, мы уже заканчиваем. Уже заканчиваем. Сейчас заканчиваем. Хорошо, хорошо.

Повесил трубку и обрадованно говорит:

– Подгорный волнуется, надо в театр ехать.

А Сиаду Барре как мусульманину не очень-то рекомендовалось идти на балет, на который его собирались вести. Да и вообще он в кои-то веки попал к генеральному секретарю, хотел обсудить серьезные вопросы, но, кроме общих фраз за мир и дружбу, ничего не услышал.

Еще на одной встрече Брежнева с Сиадом Барре мне невольно пришлось даже выступить в роли советчика генсека. В связи с этим я вспомнил такой анекдот. Во время шестидневной войны в Израиле в солдатских окопах висел плакат с предупреждением: «Категорически запрещается давать советы генералам». Ведь хорошо известно, что евреи всем дают советы. Вот примерно такая ситуация «солдат–генерал» сложилась и на той встрече. В конце разговора двух лидеров в комнату вошел помощник генсека Александров-Агентов и положил на стол проект совместного официального сообщения о встрече президента Сомалийской республики и генерального секретаря ЦК КПСС. Брежнев спрашивает: «Президент согласен?» Сиад Барре говорит, что он согласен. Мы встали, попрощались. И вдруг Брежнев обращается ко мне: «А как ваша фамилия?» – «Букалов».

«Товарищ Букалов, а куда мне потом деть эту бумажку?». – «А вы её отдайте потом секретарю, товарищ Брежнев».

И, довольный собой, я вышел.

В следующий раз я увидел Брежнева спустя довольно долгое время и поразился, как он сдал. Тогда я впервые заметил, что он был со слуховым аппаратом.

Это было во время визита в Москву вице-президента Сомали генерал-майора Мухаммеда Али Самантара. Именно он отвечал за поддержание и развитие внешнеполитических и военных связей Сомали с Советским Союзом. Самантар приехал с группой своих сотоварищей, чтобы как-то наладить отношения, так как Советский Союз уже переориентировался на Эфиопию и Сомали мало кого интересовало. Гости жили в особняке в поселке Заветы Ильича. Я был прикреплён к ним как сопровождающий от Третьего Африканского отдела МИДа, где я тогда работал. Их водили в цирк, водили на какие-то выставки, бильярд, но ничего существенного не происходило. Наконец Самантар не выдержал.

– Знаешь, Алексей, – сказал он мне, – поскольку мы ни с кем не встречаемся, мы, наверное, уедем.

– Ну, подождите, – протянул я.

– Мы не можем так долго ждать. Визит пустой оказался.

В общем, он был расстроен. Я понял: надо что-то делать. Я пошёл в сторожку, к охранникам, спросил, есть ли у них «вертушка». Они ответили утвердительно – знали, что я официально от МИДа.

– Мне надо поговорить с министром обороны маршалом Соколовым.

А я с ним был знаком, так как ездил с военной делегацией в Сомали. Мне говорят: вот здесь три телефона – казенный, в машине и домашний. Есть еще дача. Я позвонил в офис, мне сказали, что министр на даче. Перезвонил на дачу. Он подошел к телефону. Я говорю:

– Сергей Николаевич, это Букалов от сомалийской делегации.

– Что-то случилось?

– Нет, ничего не случилось, просто они очень недовольны, что их никто не принимает, и хотят уезжать. Я счел нужным вам об этом сообщить. Может, вы найдете какой-то выход.

И он мне говорит – это была суббота:

– А вы когда завтракаете?

– Как обычно, где-то в полдесятого.

– Я приеду к вам завтра.

– Спасибо, до завтра.

Утром появился маршал и сел с гостями за стол завтракать. И по тому, что официантка поставила перед ним бутылку молдавского коньяка «Белый аист», я понял, что он не первый раз завтракает в этом здании. Маршал провел с делегацией целый день. Играл в бильярд. Говорил какие-то слова о мире и дружбе. И, уезжая, сообщил, что завтра будет встреча с Брежневым – он успел уже обговорить с помощниками это дело. И встреча состоялась. На неё Самантар никого не взял, кроме меня как переводчика. С Брежневым были Громыко и секретарь ЦК КПСС Пономарев. Вошел фотограф, сфотографировал нас. Через некоторое время принес снимки. До этого шёл какой-то вялотекущий разговор, а тут Леонид Ильич оживился. Взял фотографии, несколько сразу выбросил в корзину, не понравились. А две протянул нам. Это были снимки, у которых нижнее белое поле оставлено для надписи. И Самантар говорит мне:

– А можно попросить у него автограф, как ты думаешь?

Я говорю:

– Леонид Ильич, вот товарищ Самантар хочет получить автограф. Это можно?

– Можно, конечно.

Мы сидели за длинным столом, а неподалёку стоял письменный стол, на котором были часы в виде штурвала и большой стакан с разными ручками и карандашами. Я спрашиваю:

– Какой, Леонид Ильич?

Он же демократ, говорит: «Любой».

Я принес ему ручку, сел на место. И он, почему-то закрывшись от Громыко, начал писать. А Громыко всё пытался заглянуть через руку – волновался: мало ли что генеральный напишет дружественному народу. Пономарев же очень недовольно смотрел на меня – мол, зачем ты это устроил?

Наконец Брежнев кончил писать, удовлетворенно поставил точку, передал фотографию Самантару. Самантар тут же отдал ее мне, чтобы я перевел. А там написано: «Леонид Брежнев». Он просто тщательно вывел свое имя. Вскоре отношения с Сомали действительно разладились, сомалийцы пошли своей дорогой, а наши связи с Эфиопией начали энергично развиваться.

Профессия переводчика несколько раз сводила меня с председателем Совета министров СССР Алексеем Николаевичем Косыгиным, которого мне доводилось и сопровождать в его зарубежных поездках, и видеть на встречах с иностранными гостями в Москве. Его беседы всегда были конкретными и деловыми. Он умел говорить очень убедительно, докапываясь до самой сути, что особенно привлекало к нему. Такая дотошность порой ставила в тупик меня, переводчика.