Родина за нами!

Разведгруппа шла четыре пары ног. Пятую, сержанта Бахметьева, тащили на плечах. Сержанта клюнула пуля, следом вторая, натворив дело в ляжках. Он не умер от кровопотери, но идти не мог. А Малина, полгода воевавший с одними и теми же людьми, нарушил все инструкции. Не добил товарища, приказал тащить на себе. А их уже гнали.

Макар был тогда с ними, и даже видел грузовик усатого, стоявший на краю села.

Через час они тряслись в кузове немецкой машины, аккуратно заваленные сухими нарубленными ветками, осторожно ели горячую лепешку, переданную водителем и не знали – чем все закончится.

Закончилось поздним вечером, стареньким доктором-армянином, ночевкой и новой ездой, теперь уже за старыми больничными матрацами. Лезгин отвез их в Кизляр, откуда требовалось перевозить боеприпасы для егерей, стоявших в горной Чечне. Из Кизляра группа вышла к партизанам на Кубани, и, отлежавшись, их снова отправили назад, воевать в горах и предгорьях, к своему отряду.

Здесь, на выступе скалы, откуда шла дорога на перевал, они оказались не случайно. Отступать все же оказалось некуда, их загнали, а туман дал отоспаться и хотя бы немного восстановить силы. Сниматься следовало прямо сейчас, когда тропка виднелась хорошо, хотя в горы лезть не хотелось. Стальные клинья у отряда имелись, но маловато. Веревок должно хватить, конечно, но теплой одежды почти нет. А больше двигаться некуда.

Шамиль, проводник из горских партизан, тоскливо косился на хребет, куда им скоро придется карабкаться. Шептал под нос, поминая милосердного Аллаха и не смотрел на Ваньку, атеиста и комсомольца, своего давнего дружка, встреченного у Малины.

Отряд должен был добраться до грузинских товарищей, передать им новое оружие, гранатометы, и забрать партию английских лекарств, в первую очередь – антибиотиков. Нападать на госпиталя немцев становилось все сложнее. После начавшейся бучи у их союзников, болгар с турками, немцы зверели с каждым днем. А караулы, обыски, облавы и проверки документов усиливали на глазах.

– Чуют гниды, чье мясо съели, как та кошка… – Малина злился из-за невозможности пополнить каптерку партизанского госпиталя и радовался творящемуся. – Сейчас-то наши начнут, зараз, наступать. Погонют сволочей и в хвост и в гриву, точно говорю, хлопцы.

Хлопцы соглашались и снова шли в горы, навстречу редким грузинским товарищам, помнившим честь с совестью. Тем перепадало медикаментами из совсем дальнего Закавказья, где турецкие оставшиеся армяне, объединившись с курдской армией, вовсю воевали с османами.

Курдов снабжали союзники, потрепанные, как и все за двадцать лет войны, но упрямые, как и все англосаксы. Лекарства, частенько, попадали лежалые, когда совсем выдохшиеся, но госпиталю, спрятанному в разросшихся прикубанских лесах и сопках, нужно было все.

Кубань, Дон, Кавказ, Причерноморье и даже Крым, отрезанный морем и узостью Перекопа, боролись и сдаваться не собирались. Где-то прижимали, остатки отрядов рассыпались и прятались, терпели и снова выходили дербанить и щипать серо-мышиных, считавших себя хозяевами.

Вот потому отряд и ушел назад, едва вернувшись и продравшись через три кольца облав, искавших его. И попал, как кур в ощип, зацепившись с полицаями на самой границе Веденской волости. Их отжимали все дальше, догнав до предгорья и там они оторвались на полдня, начав забираться все выше и выше, готовясь пойти в снег в одних сапогах. Планом встреча намечалась на равнине, у села Курчалой, но туда отряд не дошел совсем, развернутый ротой фельджандармерии и прилетевшей на выручку двойкой «Драккенов».

Ну, и вот…

Трассера протянулись к Макару жгучей ниткой. Он упал ничком, слыша, как те стучат по камням. Следом ухнуло, а вот грохнуло уже рядом. Погоня умудрилась притащить сюда горную артиллерию, не иначе.

– Готовиться к подъему! – Малина скатился к тропе, выведшей их на этот скальный козырек. – Пулемет сюда!

Проскакал, не теряя достоинства, Лева Николян, огромный и всегда смеющийся. Поставил МГ-50, разложил сошки и… прижался к камням и зеленым былкам травы, пробивающейся между ними.

Малина выругался, вцепился в пулемет и резанул несколькими очередями. Макар подтащил ему две оставшиеся коробки с лентами, поставил.

– Что там, командир?

Малина не ответил, прищурившись – искал цель. Николяна снял снайпер, и снайпер очень уж хороший, с такого-то расстояния, да с солнцем сбоку, да снизу. Хотя…

Макар похолодел, видя входное, точно в ребра и слева. Кинулся вниз, прячась за валун. Пуля тонко взвизгнула, прилетев с гряды напротив и срикошетив о каменюгу.

Ванька, рванувшись к прогалине между глыбами выступов, залег там. Скинул чехол с прицела, нацепил самодельную крышку-козырек, чтобы хоть как-то убрать блик. Замер.

Стрелком он был, что говорится, от Бога, от коего сам и отказывался. Попадал куда угодно и во что угодно, что точно видели глаза. Чего не видели, но куда дотягивалась оптика, рассматривал и сшибал с первого раза. Стрелял быстро, не ерзая и пыхтя, как второй снайпер отряда, Мишка Боев. Прижимался к земле, к кирпичу, к кустам, к траве, все равно куда, сливался с ними воедино, находил цель и, тут же, не задерживаясь, отправлял пулю в полет. Иногда следом пускал даже вторую, или чтобы наверняка, или по чуть менее важной цели.

Шамиль, дравшийся и братавшийся с ним лет с пяти, Ваньке завидовал, но даже не ворчал. Как встретились и оказался он приданным отряду Малины, сам собой оказался номером-помощником, таскал патроны, прикрывал тыл друга, рыл, если надо, ячейку и старался не отпускать того одного на охоту за погонами, молниями на петлицах и фуражками, задранными до неприличия.

Сейчас, тощий и черный, он уже оказался рядом, выглядывая из россыпи мелкой крошки слева и пытался рассмотреть хотя бы что-то на той стороне, на гряде, поросшей кустами и даже распушившейся горной травой.

Макар, замерший за своими камнями, не шевелился. Прилетевшая пуля заставила редкий раз испугаться, пройдя совсем рядом и почти коснувшись. Он переводил дух и все пытался понять – стоило ли сейчас беречься, или снайпер-немец не дурак и сейчас, меняя положение, еще и ищет новую цель?

Малине оказалось наплевать. Втершись между тут-там торчавших острых гольцов, грибами вылезших на самом конце подъема из долины, он постреливал очередями, заставлял ползающих внизу немцев искать укрытие.

– Егерей прислали! – он повернулся к отряду и улыбнулся. – Ишь, какие мы знатные стали, полицаев да полевую серую кобылку по наши души не отправляют, цвет горных частей вон, внизу раком ползает. А, каково?!

Отряд, десять человек, лежащих и выжидающих результат соперничества Ваньки с неведомым фрицем, молчал. Вжимался в едва вылезшие пучки тонких трав, прятался за выступами каменного горла, ведущего вверх и молчал. Смерть, гуляющая по ним через рамку прицела, ни разу не мелькнувшего с гряды, холодила всех. Не боявшихся пускать под откос поезда, в ледяной воде полугорных речек доплывать до мостов и рвать их к чертям, снимавших часового в пяти метров от его напарника, шедших даже раз прямо на пулеметы районного комиссариата, где случайно сгрузили на ночь пять полевых минометов и запас мин. Отряд делал такие вещи не моргнув, но сейчас, вымотанный пятью непрекращающимися днями бега, собравшийся лезть через перевал, дрогнул перед одним единственным стрелком, не побоявшимся забраться на кручу, высившуюся напротив.

– Шамиль! – Малина повернулся к проводнику. – Я его выманю, а ты веди. Ваня, готов стрелять?

– Командир… – протянул Петр, обычно молчаливый и не прекословящий. – Я…

– Приказ слушай, боец! – выплюнул Малина и повернулся, вдруг показав всем самое страшное – пробитое с правой стороны тело. Пробитое выходным отверстием. Малина был уже мертв и знал это.

Шамиль, ругнувшись под нос, съежился, готовясь к броску.

Малина, уже бледнея, неудобно повернулся к гряде. Полоснул очередью, второй, третьей. На пятой, не раньше, его перекрыл звонкий хлест винтовки, а Ванька, вросший камень, выбрал спуск на своей.