Страница 3 из 11
– А Женя гулять не пошла, – простодушно объяснил папа Розенталь. – Беременная. – И он радостно вздохнул.
Ляля – девушка, обладающая нордическим характером, огромной косой и очень тонкой талией, была круглой отличницей. Это о многом говорит. И смотрела на мир своими голубыми глазами искренне, серьезно и с любовью. В смысле – мир этот она любила. Глаза немного на выкате напоминали мне взгляд Крупской Надежды. Но зато остальные части организма были прекрасно подогнаны друг к другу. Кроме всего прочего, не знаю уж, хорошо ли это, Ляля была искренняя общественница и комсомолка.
Лора оказалась девочка с такими чувственными губами, что они вроде сами требовали немедленного нежного и длительного поцелуя. Все это сразу же понял наш Арик Чайковский. Молчаливый, крупный, надежный юноша. Когда в нашей группе был Арик, мы никого не боялись. Не побоялась и Лора. Больше они в нашей компании не появлялись, или появлялись очень редко.
Нина – блондинка, увлекающаяся физикой! Вы представляете – где блондинка, а где эта физика. Но нет, увлекалась.
Оказалось, что физикой, как ни странно, увлекался и наш Сашка Гагарин. Так что здесь просто произошло притягивание, как это, двух атомов, что ли? Долгие годы эти атомы не разлеплялись. А потом я уехал.
Девушка Ира, рыжая, с черными глазами, которая появлялась у нас время от времени, обладала таким сложением организма, что можно это классифицировать, как безобразие. Это «безобразие» – бедра. Такого сложения и конструкции, что мы все немели. Вероятно потому ее, Ирку, в компанию приглашали нечасто. На самом деле, кому нужна эта конкурентка, которая и побеждает без всякого напряжения, одной своей походкой.
Встречались мы в основном у Женьки. У нее была квартира почти в центре Подколокольного переулка, там, где известная всей Москве Хитрова площадь. Дом был двухэтажный, а во двор, который являлся грузовым для автомашин, постоянно, с утра до вечера что-то грузивших или разгружавших, выходила галерея второго этажа. Вот в конце этой галерейки была построена квартирка. Узенькая, маленькая, на редкость нам подходившая. Потому что мама Женьки, тетя Лида, была гостеприимная и веселая. А еще, так была мала квартирка, такие тесные две комнатки, что просто благодать играть, например, в карты. В подкидного или акулину. Ты карты держишь, а с одной стороны притиснут Женькой, я другой – Лялей. И все мы жаркие, и запах дурманящий – жареной картошки, незамысловатых духов девочек и нашего, мужского, вернее, совсем не мужского, но пота. Да какое дело, запахи. Когда бедра Ляли вот здесь, просто давят на мои, а ноги Женьки под столом переплетаются с Левиными дырявыми ботинками. Которые, кстати, тоже своего к общему аромату добавляют.
Мы уходили. Первая Ляля, как комсомолка, отличница и находящаяся в зависимости от тетя Тони, с которой она живет. Живут они в «офицерском доме» в начале Подколокольного переулка и история Лялиной жизни вкратце представляет собой следующее.
Мама умерла внезапно, и мамина сестра, одинокая Антонина, переехала в их квартиру и стала Лялю воспитывать.
А в 1941 году ее папа, подполковник, попал сразу в плен. Этого было достаточно, и внезапно Ляля и тетя Тоня оказались в одной комнате. Тете Тоне на все ее возражения и причитания отказали. Во-первых, благодари Бога, что вообще в квартире осталась. И второе – живи тихо «до выяснения».
Антонина была так напугана этими дядьками в фуражках с голубыми околышами, что согласилась сразу и навсегда. И Ляле все время повторяла: не вздумай! Молчи! Не возражай! Сразу – в пионеры! Сразу – в комсомол! И – тихо! Тихо. И чтобы вечером не позже десяти часов. И с мальчиками – ни-ни. Вот при таком воспитании Ляля выросла все-таки самостоятельной девушкой. Правда, в споры не вступала.
Да мы в это время и все в споры не вступали. Были так воспитаны мамами. Молчать и лишнего не говорить. То есть – не говорить ничего. Мы вот и не говорили. Только о Шекспире. Или футболе.
Но, тем не менее, дружба моя с Лялей продолжала развиваться. Несмотря на отсутствие «условий».
Я исправно провожал Лялю из Женькиной галдарейки – так все называли эту квартирку – и уже мы начали целоваться. Вроде перед подъездом. Правда, я видел, Ляля боится. И не задумывался. Верно, соседей. Да их все боятся. Мы во дворе соседей тоже боялись. Обязательно наши подвиги мамам становились известны. Но раз уж поцелуи пошли, то и Ляля инстинктивно, как и положено самке, начала подыскивать укромные местечки. Удобнее всего была церковь Петра и Павла, что на Кулишках. Там и сад заброшенный, и дички яблок на земле, и в кустах мраморные или гранитные надгробья. Вернее, они не на могилах, а просто свалены в разных местах. Верно, планировали их употребить на что-нибудь полезное для города. А получилось, как всегда. То есть, могилы разрушили, надгробья свалили в кучу да и забыли. До каких-то, вероятно, лучших времен.
Но место это было уютное и уже мы целовались упоенно. Даже строгая Ляля задыхалась.
А природа наступала. В смысле, шли холода. Церковь Петра и Павла нас не согревала. Да тут и какие-то занятия в школе. Домашние уроки, к которым Ляля обязательно должна готовиться. В общем, полный тупик, или как бы теперь сказали острословы из 1-го канала ТВ, полный трампец.
Но неожиданно поступило предложение. От Ляли.
– Знаешь что. Моя тетя Тоня в первую мену всегда работает (где, я до сих пор так и не узнал). Ты мог бы приходить днем. Мы бы уроки вместе делали.
Вот еще Крупская, мелькало у меня. Уроки, видите ли! И, конечно, с радостью согласился. Тем более, что с тетей Тоней был шапочно знаком. Как-то мы с Женькой забежали к Ляле за учебником. Тетя Тоня, сухая, с тощим пучком неопределенного цвета волос и колючими глазками, встретила нас неприветливо. Ворчливо выговорила Женьке, мол, все с ребятами шастаешь, когда за ум возьмесси. Ох, неправа была тетя Тоня. Как раз, по моим умственным размышлениям, и Женька, и Ляля – чуть медленнее, за ум браться начали.
Вот мы и одни. В комнате у Ляли. Большой, светлой и теплой. На маленьком столике полный порядок отличницы: карандаши, линейки, ластики, чернильница, ножницы. Даже баночка с клеем. А рядом – кушетка. Ляля вроде моих взглядов не замечала.
– Сейчас чай пить не будем, а почитаем, что нам задали по литературе.
– Да, да, обязательно нужно почитать, – подхватил я, и вдруг мы неожиданно бросились друг к другу. И стали целоваться. И даже присели, вернее, шарахнулись, на кушеточку.
Но далее я ничего не добился. Ляля стала как каменная. Уж как я ни вертелся, какие позы ни принимал. Ляля только иногда вздыхала судорожно. Даже блузку расстегнуть не разрешила.
Затем охнула – через сорок минут должна прийти тетя Тоня.
Это был серьезный аргумент, и я штопором слетел с лестницы во двор.
У Ляли был телефон, все время я ей звонил. Для чего мои карманы были набиты мелочью.
Визиты мои стали частыми. Под полным контролем Ляли. Я уже с точностью до минуты знал, когда приходит тетя Тоня. А до этого времени наши «занятия по литературе» продолжались. Очень медленно я завоевывал части Лялиного складного и такого желанного тела. Но – с большим трудом. Поэтому и я, и Ляля ходили в свободное от «любви и страсти» время бледные, с синяками под глазами. Я даже есть по вечерам не хотел, чем очень волновал маму.
Но! Должен же этот гордиев узел быть разрублен. Или, как говорил товарищ Чехов, ружье в третьем акте обязательно выстрелит. Оно и выстрелило.
Мы лежали на тахте и – целовались. Уже я добился расстёгнутой блузки. Уже объяснил Ляле, как это вредно – такие тугие резинки на чулки. Уже… но в это время хлопнула в коридоре дверь, Ляля вылетела из тахты, как ракета в нынешний век и, шепча: пришла тетя Тоня – начала одновременно натягивать резинку голубого цвета на ногу и застегивать блузку. Конечно, не на ту пуговицу.
Мне было легче. Я надел пиджак, а обувь была в коридоре.
Вот и вошла наша гибель. Тетя Антонина. Она сразу приступила к разборке и до сих пор я помню каждое слово этого безобразия.