Страница 18 из 26
Сеславинский откланялся. На вешалке в коридоре висела каракулевая шубка Марьи Кузьминичны. Сеславинский зачем-то взял со столика под зеркалом каракулевую муфточку, отделанную горностаем, и поднес к лицу. «Запах дорогой женщины», – усмехнулся он, снимая с вешалки свою шинель.
«Надо бы в храм зайти, день ангела все-таки», – Сеславинский пересек узенький двор (тетушки переехали из «большой», как она называлась в семье, квартиры с видом на Екатерининский канал – «канаву», как они все еще говорили, – во флигель), свернул было налево, к Казанскому собору, но тут же повернул назад. Казанский он не очень любил: холодноватый каменный храм походил, как ему казалось, на католический. Да и гигантские своды, гулкие пространства не давали возможности сосредоточиться.
Вода в канале не по-весеннему почернела, ртутные проблески только подчеркивали ее темноту и непрозрачность. Мокрые перила решеток, мокрый тротуар вдоль парапета набережной, мокрая, нечистая, не выметенная дворниками мостовая. Порывами налетающий ветер ухитрялся дуть сразу со всех сторон. Вода в канале каким-то неестественным путем выгнулась, вспучилась, нарушая законы физики, а мокрые дома стали клониться к ней, словно пытаясь своими каменными усилиями сохранить природные законы. Им это плохо удавалось: ветер, нагоняющий воду в Неву и каналы, швырял в окна подвалов и нижних этажей грязь, брызги, съежившиеся, будто обугленные листья, заставляя дома еще сильнее горбиться и вглядываться в ртутную воду, поднимающуюся медленными всплесками все выше и выше.
Возле угла Гороховой Сеславинский неожиданно натолкнулся на старичка со странной низенькой коляской, груженной дровами. Вместо колес у нее были шарикоподшипники. Старик остановился и приветственно махнул Сеславинскому рукой.
– Рад повстречать, – он поднял каракулевую шапочку-пирожок, и Сеславинский узнал его: учитель-историк из гимназии. – Иваницкий, Павел Герасимович. Вы посодействовали пальто вот это получить…
– Я помню, – Сеславинский, уже отучившийся «козырять», приподнял фуражку за козырек.
– Чрезвычайно вам благодарен, – старик, тащивший коляску, должно быть, решил передохнуть. – Ведь с нашего с вами знакомства у меня, не побоюсь сглазить, началась полоса удач! Представьте, предложили читать лекции в Зубовском институте! Я и в лучшие времена мечтать не мог об этом, но! – старик изумленно вскинул мохнатые брови, – за мою мечту мне еще и платят! Правда, не деньгами, но дают роскошный паек. Академический! Мы ожили!
– Рад, сердечно рад, – Сеславинский понял, что придется помочь старику дотащить коляску, которую тот притормозил специальной рукояткой, чтобы она не катилась по наклонной возле моста набережной. – Позвольте, Павел Герасимович! – и несмотря не слабое сопротивление старика, взялся за разлохмаченные веревки. – Вы в сторону Садовой? Вот и я туда же. Пойдемте! Единственно, – Сеславинский огляделся, – придется перейти на ту сторону улицы. Там, мне кажется, тротуар получше.
– Смею вас уверить, у этого экипажа невероятная проходимость!
По дороге говорили о культуре. Видимо, это была любимая тема Иваницкого. Во всяком случае, за те полкилометра, что Сеславинский прокатил коляску по скользким плитам тротуара, выложенного пудожским камнем, он полностью узнал взгляд «не только мой, стариковский, но и молодежи, вполне прогрессивной молодежи, оказавшейся за бортом жизни из-за радикального крушения культуры!»
– Представьте, – Иваницкий остановился, слегка задохнувшись, – оказывается, в гимназиях отменят изучение латыни и древнегреческого! Как вам это нравится?
– Я в Корпусе обучался…
– Куда же без латыни? Как можно Рим, Италию изучать без латыни? Без подлинных текстов? А Грецию? Греческую философию? Весь сонм богов? Тоже без греческого? А каким образом вы тогда к Библии доберетесь? К мировому искусству?
– Я слышал, и Библию отменят и вообще Закон Божий перестанут преподавать.
– Я тоже слышал, хоть и не верю.
– Отделение церкви от государства…
– Да знаю я этот ваш закон! – в раздражении перебил старик. – Знаю, но не верил, что они, власти эти, до такого идиотизма дойдут! Русский народ без церкви, без храма, без Бога жить не может! Кто этого не понял – политический тупица!
– Я видел храмы, – Сеславинский припомнил разгромленный и загаженный храм в имении Либахов, – разграбленные нашим великим русским народом без всякой надобности. Просто от дикой злобы, выплеснутой наружу. И батюшка, которому вчера еще поклоны били, благословления испрашивали, едва ноги унес…
– Так и я о том же! – не унимался Иваницкий. – Власть посылает толпе сигнал: культура не нужна! А вся культура-то вышла из веры, из Божьего Слова…
– Прошу прощения, Павел…
– Герасимович!
– Павел Герасимович, – улыбнулся Сеславинский, – мне бы не хотелось дискутировать о вере и культуре на улице, волоча вязанку дров! Это уж типично русская ситуация!
– Простите, Бога ради, не к месту, конечно, – он приподнял шапочку-пирожок и попытался отобрать у Сеславинского колясочные «вожжи». – Скажу только, что на культуре и только на ней, – он снова вскинул брови и даже стал значительным, – строится все! И государство, и общественные институты, и демократия, и наука – все, все, что составляет и жизнь человека, и самого человека! Простите, я вас с панталыку сбил. Вы же куда-то идти предполагали.
– Я вас провожу! Замечательная у вас коляска! Легко катится и даже с тормозом!
– Мне без нее просто погибель! Смотрите, – он пальцем пересчитал метровые поленья на коляске. – Пять штук! А я ведь их от самой Невы везу!
– А разве здесь, на Фонтанке, на Екатерининском не продают?
– Продают! Но цены – вы себе представить не можете! Сумасшедшие! А на Неве, на плашкоуте – совершенно другое дело! Какие они вылавливают бревна, загляденье!
– Очень уж сырые, – оценил дрова Сеславинский.
– Вот что меня совершенно не пугает! – Иваницкий заметно оживился. – У меня же целая метода разработана!
Пока он рассказывал о легкости распиловки именно сырых бревен и поэтапного перетаскивания их к печке и плите, Сеславинский рассматривал его коляску.
– Любуетесь? – Иваницкий подвигал рукоятку тормоза. – Гениальная вещь! Это мой ученик ее исполнил. Мы с ним как-то случайно встретились, я санки с дровами тащил. Так он на следующий же день прикатил это сооружение. Работает в авторемонтной мастерской. Пётр Иванов. Представьте, довольно посредственно знал историю, но руки – золотые!
– Пётр Иванов? Не скажете, он воевал в автомобильной роте?
– Кажется, там, но боюсь вас обмануть! – Иваницкий призадумался. – А вот телефон его запишите. У меня, знаете, на даты и телефоны – блестящая память! Нет-нет, мне помогать не надо более, – он увидел, что Сеславинский, спрятав блокнот и карандаш, взялся за коляску. – Тут два шага. Я рядом с церковью живу. Спас на Сенной. Во имя Успения Богородицы…
Глава № 12
Своего младшего сына Алексей Георгиевич Иванов отправил на Украину не только из-за подкравшегося к Петрограду голода. Была и еще причина, о которой все знали, но в семье не было принято о ней говорить. Иванова-старшего уже несколько раз отвозили на Гороховую, 2, в здание бывшего градоначальника, где расположилась Петроградская ЧК, чрезвычайная комиссия по борьбе с бандитизмом, спекуляцией и контрреволюцией. Эти короткие «задержания», как их называли сотрудники ЧК, выматывали нервы и держали в напряжении.
Схема была примерно одинакова. В маленьком прокуренном кабинете сидит следователь, заваленный бумажными папками с «делами». Конвоир доставляет «задержанного гражданина» из общей камеры к следователю.
– Фамилия, имя, отчество?
– Я уже докладывал вчера господину следователю…
– Гражданину следователю! И это было вчера, был другой следователь… – молодой человек за столом, усыпанным пеплом, листает дело. – Вот вы говорите, что вы потомственный дворянин… А где же ваши поместья? Дворня?
– Я получил звание «потомственный дворянин», дослужившись до чина полковника. Потомственный дворянин не награждается землей, усадьбой…