Улей

На искусанных губах разведчика коркой запеклась кровь. Выглядел он гораздо хуже, чем после допроса. Я никак не мог понять, зачем сейчас понадобились такие зверства? Нас приняли в Улье, поставили на довольствие, готовили к экзамену. Зачем?

— Грут тебя физподготовкой мучил?

— Нет. Пытал. Натурально пытал. Только это такое занятие. Что-то вроде духовной практики. Но вместо изучения внутреннего я, познаешь физические пределы организма. — Я ничего не понял, а разведчик скривился от боли и все-таки сел на лежанке. — Ему было интересно, насколько гибкие у меня кости, пластичны ли мышцы, до какой степени выворачиваются суставы. Грут измерял порог ощущений, болевой порог и так далее. Затем потащил в тренировочный зал и требовал показать приемы боя. Потом снова вернул в допросную. Дарион, это не просто часть курса подготовки васпов, это самая его суть. Их пытают ежедневно без жалости и сострадания. Мы ненавидели своих инструкторов в Училище? Да инструкторы ласковые и заботливые родители по сравнению с сержантами Улья. Я видел в другой допросной ребенка с колото-резаными ранами. Ребенка. Это не исключительное событие. Здесь так каждый день.

— Не может быть, — выдохнул я.

— Может, — тихо ответил он.

Я замолчал, откинувшись спиной на перегородку. Измученный и бледный Тезон выглядел не просто подавленным, а уничтоженным. Разведчиков специально отбирали по физическим данным. Болевому порогу, в частности. Учили терпеть пытки, не терять голову, никогда не сдаваться. Что такого сделал Грут, чтобы сломать Тезона?

Лейтенант смотрел в стену, ероша волосы рукой. Впервые я увидел в его взгляде пустоту. Черную беспросветную бездну. Он так и сидел голый, не спешил одеваться. А я некстати вспомнил, что в допросной они с сержантом все время были вдвоем. Потом намек Дина про любовь и взгляд на штаны. Завертелись в голове кусочки мозаики, складываясь в пугающую картину.

Я слышал о таком в Училище. Все наши поговорки о гнарошах так или иначе касались щекотливой темы. Синекожие и четырехрукие наемники поклонялись богу войны Драму, обожали пытки и считали, что истинный воин может любить только другого воина. Женщины — тупые самки с совершенно чуждыми и нелепыми проблемами. Боги их создали, чтобы воины могли продолжаться в своем потомстве. И больше ни для чего. Гнароши держали своих женщин отдельно от мужчин. В загонах, как племенное стадо. И относились так же. А весь жар нерастраченной любви дарили друг другу.

Мне в принципе было все равно, чем они занимались по ночам в закрытых шатрах, но гнароши имели дурную привычку насиловать военнопленных. Они верили, что так забирают силу поверженного врага и уничтожают его окончательно.

Я смотрел на Тезона и представлял, как Грут часами разглядывал его обнаженное тело, прикасался к мышцам, гладил белесые рубцы. Восхищался, какой сильный боец ему достался. Совсем, как гнарош. Вот только цзы’дарийцы не разделяли убеждений синекожих. Попасть в плен — позор. Быть изнасилованным в плену толпой гнарошей на жертвенном алтаре бога Драма — еще больший позор. Лучше смерть. Не доживали цзы’дарийские пленники до жертвоприношения. Вешались, прокусывали себе языки, чтобы захлебнуться кровью, вены перегрызали. Тезон был связан в допросной у Грута. Что если не смог или просто не успел? А сейчас думал об этом.

— Тур, — позвал я, не понимая, с чего начать. — Грут тебя голого рассматривал?

Разведчик обернулся ко мне, пустота во взгляде сменилась недоумением. Я облизнул пересохшие губы и продолжил:

— Трогал тебя? Там где не нужно… Гладил?

— Ты сейчас на повадки гнарошей намекаешь? — спросил Тезон.

— Да.

— Нет, — разведчик шумно выдохнул и прикрыл глаза. — Ни-че-го не было. Выбрось эти мысли из головы. Да, насилие — хороший способ сломать пленника на допросе, но Грут меня не допрашивал. Тренировал. Я же только что рассказал, как все было. Ты чем слушал? — Тезон заводился с каждой фразой и от раздражения уже начал повышать голос. — Дозорные, тьер. Понасочиняют баек в Училище, потом ходят слухи по Дарии один хуже другого. Учти, распустишь сплетни про нетрадиционную любовь Грута ко мне, я тебя из любой дыры достану и сам в плен к гнарошам сдам. Понял?

— Хорошо, хорошо, — я примирительно поднял руки. — Понял. Молчу.

— Вот и молчи, — огрызнулся Тезон и потянулся за формой, но вытащил из стопки только исподнее. Я отодвинулся в сторону и отвернулся, пока лейтенант одевался.

— Утром Грут у меня кровь взял на анализ, — заговорил я.

Понимал, что разведчику сейчас не до этого, но если лаборатория сработает так же быстро, то после команды «подъем» у сержанта будут на руках точно такие же неправильные анализы. И их уже нельзя будет списать на ошибку лаборанта.

— Ты говорил уже. И что?

Не говорил, а показывал пантомимой. И показывал вчера после первого забора крови, но неважно уже.

— Кровь у нас не такая, как у васп. Сильно не такая.

— И пахнем мы не правильно, — кивнул разведчик. — Сержант тоже заметил. Я думал раньше, что запах сладости от васп исходит из-за крайне специфического питания, но тут что-то другое.

Тезон лег обратно на матрац и вытянул ноги. Ему бы поспать, а тут я со своими проблемами. Хотя проблемы общие, конечно. Мы все-таки на задании.

— Лар, — от усталости разведчик едва ворочал языком. — Ты ведь не можешь изменить состав своей крови. Значит, нужно принять как данность, что анализы будут подозрительными, и думать, как выкрутиться из ситуации.

Последние слова Тезон произносил, уже засыпая.

— Я подумаю, — шепнул я. — А ты спи.

Кажется, он меня не услышал. Пока дежурный не двинулся с обходом в нашу сторону, нужно успеть добраться в свою ячейку. Теперь, когда разведчик вернулся, мне тоже сильно захотелось спать.

Глава 14. Претория

Мне снилась Королева. Высокая, строгая, прекрасная. Она сидела нагая на троне и поглаживала рукой по белобрысой макушке коленопреклоненного Яна. Шептала что-то одноглазому, улыбалась, а потом вцепилась в волосы и, достав из-за спины широкий нож, наотмашь полосонула по горлу. Преторианец захрипел, пытаясь зажать рану, но кровь хлестала фонтаном, заливая и трон, и белое тело Королевы, и форму Яна. Теперь я понял, почему у офицеров красная форма.

Проснулся я на мокрой от пота подушке. Голые женщины во сне — это не хорошо. Мне хватало напряжения и без них. Не давала покоя мысль, как пробраться в преторию. Я не успел вчера рассказать Тезону о Совете десяти и о затрудненном доступе на верхние этажи. Ни одной достойной идеи не было, как можно туда попасть, только глупые фантазии. Уходить нужно. Ничего важного мы больше не узнаем. Если останемся еще на день или два, то либо Грут замучает пытками, либо меня закроют в лаборатории, как подопытного. Надеюсь, после вчерашнего пыл Тезона утихнет. Будут у него еще операции, получит свои капитанские погоны. У меня до сих пор холод пробегал по позвоночнику, когда я вспоминал рассказ лейтенанта. Я-то, дурак, переживал, что детям запрещают рисовать, а их ломают, пережевывают и выплевывают. Разнести бы точечными авиаударами верхушку Улья вместе со всеми офицерами и Королевой, а неофитов с нижних ярусов эвакуировать. Жаль, что цзы’дарийское командование меня не поддержит. Мы здесь с научной экспедицией, а не для того, чтобы революцию устраивать. Но если я не могу спасти всех неофитов, то можно попытаться вытащить отсюда хотя бы Дина. Только бы уговорить его бежать с нами.

Проклятый Улей с его порядками и запретами. Пересечься с Дином так, чтобы не вызвать подозрений и не испугать зазря васпу я смог только на утренней пробежке.

— Тура отпустили? — вместо приветствия спросил Дин.

— Да, ночью.

— Сержант мог и на сессию оставить. На неделю. Повезло.

Меня передернуло. В своем кошмаре васпы считали везением уменьшение срока пыток.

— Экзамен скоро, — я старался говорить спокойно. — Со сломанными костями там делать нечего.

Услышав слово «экзамен», Дин ощутимо напрягся и поджал губы. Зная, какие у васпов занятия на развитие тела в допросной, теперь я всерьез опасался финального испытания для выпускников.