Улей

— А-а-а, — понимающе кивнул васпа, а потом фыркнул: — Распустились там. На пе-ри-фе-ри-и. То ли дело у нас. В головном Улье. Сказано не болтать — все молчат.

— А ну, заткнулись оба! — раздался окрик от дежурного сержанта.

Понял, молчу. Головной Улей — большая удача. Во всех мирах главными, головными, первыми, ведущими назывались одни и те же организации. Высшее командование. И раз уж васпы постоянно вспоминали Королеву, то, вполне возможно, что она здесь. У меня от волнения вспотели ладони. Я еще раз посмотрел на васпу, а он взял новый кусок мыла и, как ни в чем не бывало, продолжил драить котел.

Мне стало нестерпимо жаль и его, и всех новобранцев. Не мне осуждать командование васп, но так ли уж нужны подобные методы воспитания? Я стиснул зубы и сосредоточился на уборке, уже не стараясь что-то рассмотреть. Сахар они, что ли, варили в котле? Присохло намертво. А мелкие кристаллы превращали тряпку в мочалку.

Тезона я увидел только на построении перед пробежкой. Выглядел он не хуже, чем утром, значит, допросов больше не было. Пока, по крайней мере. Кричать через толпу васп мы не стали. Коротко кивнули друг другу, и Тезон поплыл сквозь море горчичной формы, чтобы оказаться ко мне поближе. Не успел.

— Стройся! — рявкнул дежурный сержант, и мы вытянулись в шеренгу.

Между мной и разведчиком оказалось пять новобранцев. Проклятье. А я надеялся поговорить. Зато долговязый васпа рядом. Я касался его правым плечом. Сержант набрал в грудь воздух и снова крикнул:

— Вывернули карманы!

По шеренге сквозняком прокатилось напряжение. Новобранцы засуетились, толкая друг друга локтями. Я был готов поспорить на флягу Шуи, что сейчас все запрещенное к хранению передается по рукам. И, судя по легкой панике, проверка внеплановая. Каждого васпу по очереди сержант похлопывал по рукавам, бокам, животу, спине, карманам, подмышкам, штанинам. Все найденное тут же выбрасывалось, а провинившийся получал порцию затрещин. Иногда серию чувствительных ударов по лицу и под дых вместе с коротким устным внушением.

Запрещенным было все. Без исключения. Мы с Тезоном ничего в карманах не хранили. Волноваться стоило только о том, чтобы стоящие рядом ничего не подбросили незаметно. Я с тревогой поглядывал на васпу со сломанной рукой. Он застыл, вытянувшись струной, и кусал губы. Бледный, сосредоточенный. Не успел скинуть обмылок? Или не захотел? Бред. Это какой-то бред. Быть избитым за кусок мыла! Да зачем он ему понадобился?

Все что я мог придумать, кроме намыливания веревки для суицида, было связано с антисептическими свойствами мыла. По Училищу байки ходили о том, как мылом лечили заражение. Больше всего мы боялись оказаться в походе на дикой планете без медицинской помощи. Неужели долговязый болен? Почему в душевой мыло не возьмет? Болен тем, в чем стыдно признаться?

Трижды проклятое место! Ради какой высокой цели нужно так издеваться над детьми?

Я решительно ткнул локтем долговязого и показал открытую ладонь. Предельно понятный жест. В любых мирах. Васпа обернулся и удивленно вытаращил на меня глаза. Кхантор бэй. Я нетерпеливо качнул рукой. Давай уже!

Втянув воздух сквозь зубы, васпа достал из рукава обмылок и отдал мне. В карманах цзы’дарийского форменного комбинезона я бы спрятал его гарантированно. А в этой нелепой рубашке и приткнуть-то некуда. Не глотать же. Я торопливо заложил обмылок за воротник и вытянул руки по швам. Найдет сержант, обязательно найдет.

— Это что?

Сержант достал обмылок через несколько секунд после начала обыска и ткнул мне в лицо.

— Мыло, господин сержант, — бодро ответил я, представляя выражение ужаса на лице Тезона. Ждет меня желчный абзац на эту тему в рапорте разведчика.

— Я не слепой, — выдохнул васпа. — Зачем тебе мыло, слизняк?

— Обработать ожоги после допроса, господин сержант. Чтобы не было заражения.

Сержант застыл, уставившись на меня. Беззвучно пошевелил губами, а потом зло сплюнул. Что я ж такого сказал?

— Запрещено иметь личные вещи, — повторил сержант то, что говорил другим васпам и от души заехал мне кулаком в челюсть. Я отступил назад, чтобы удержаться на ногах.

— Как зовут тренера? — спросил васпа, убирая обмылок в мешок с другими запрещенными предметами.

— Грут, господин сержант.

— Фил, бегом за сержантом Грутом, — сержант вызвал из строя новобранца. — Скажи, что я зову. Его неофит про заражение рассказывает.

Фил убежал, а дежурный сержант продолжил обыск. Тезон покачал головой и выразительно постучал пальцем по виску, а обернулся на долговязого. Васпа прятал в кулаке усмешку и поглядывал на меня с явным интересом.

Грут пришел быстро и без лишний вступлений сразу же схватил меня за шиворот.

— Что ты несешь, щенок? Какое заражение?

— Ожоги, господин сержант. Мне кажется, они покраснели и опухли еще сильнее.

На крючковатом носе Грута блестели капельки пота, а в глазах я впервые заметил тень настоящей ярости. Дежурный сержант прекратил обыск, повернулся в нашу сторону и тихо спросил:

— Твои неофиты уже сами себя лечат?

— Я смотрел ожоги, — с нажимом произнес Грут. — Там. Все. Нормально.

Удивлению моему не было предела. Сержанты еще и за медпомощь отвечают? Забавно. Сам разрезал — сам заштопал.

— Уверен? — спросил дежурный, высверливая Грута взглядом.

— Да, уверен. Щенок три дня по лесу болтался. Должно быть, умом повредился. Вот ему и мерещится.

Дежурный ничего не ответил, а меня сержант толкнул в плечо:

— Кончай страдать ерундой. Встать в строй!

Чувствую, скоро буду выглядеть хуже, чем долговязый. А я ведь сам почти поверил, что ожоги воспалились.

Обыск дежурный заканчивал уже в полной тишине, открыв рот только для того, чтобы погнать нас на пробежку.

Бег — не такая уж серьезная физическая нагрузка. Я бы сказал, что неспешный, расслабленный бег вообще не нагрузка. Но не со сломанными ребрами. Воздуха категорически не хватало, а каждое сотрясение корпуса причиняло боль. Я сдался, не пробежав и четверти круга по тренировочному залу. Шел, еле-еле передвигая ноги. В глазах потемнело, меня мучил настоящий приступ удушья. Сделав еще десяток шагов, я совсем остановился.

— Задыхаешься, сопляк? — послышался за спиной голос Грута. Когда он успел прийти я так и не заметил. — Задрал гимнастерку! Живо!

Задрать я мог только рубашку. Видимо, ее в Улье и называли гимнастеркой. К спине она присохла. Но того, что я оголил грудь и живот, Груту хватило. Он молча постукивал пальцами по ребрам, задевая еще и ожоги от прута. Как я не пытался сдержать стоны, а все равно тихо скулил, как щенок. Постоянная боль изматывала и лишала годами наработанной выдержки.

— Ты трус и слабак, — сказал Грут. — Заражения нет. Ты опозорил тренера идиотским попытками лечиться. За это будешь бегать, пока мне не надоест на тебя смотреть. Пошел!

— Да, господин сержант.

Время снова растянулось в одну бесконечно долгую пытку, где меня волновали только две вещи. Вдох. Выдох. Сутулые фигуры васп в горчичной форме изломанными тенями мелькали рядом. Кто-то бежал быстрее меня, кто-то так же еле переставляя ноги. Один раз мне удалось увидеть Тезона и даже услышать его ободряющий шепот. Держусь я. Хотя должен упасть. Мне казалось, что именно этого так упорно добивался сержант. Видел я и долговязого васпу, легкой трусцой наворачивающего круги. Если Публий прав и они действительно генно-модифицированы, то явно намного крепче и выносливее нас. Осознание того, зачем мы на самом деле прибыли на планету стало последней отчетливой мыслью перед бессознательной связкой «вдох — выдох». Я больше не цзы’дариец, я боевой механоид, по команде переставляющий ноги-опоры. Вдох. Выдох. Воздуха не осталось, а я все бежал и бежал вперед. Последние два шага я сделал прямо в черную пропасть.

Передо мной качалось серое лицо сержанта. Он хлестал меня по щекам и орал что-то в ухо. Потом свет померк, а когда снова вспыхнул, над головой яркими метеорами в бездонном космосе проносились потолочные светильники. Я запомнил холод допросной и порадовался, как он приятен горящей огнем спине. Сон или нет, уже не мог различить, а спасительное забытье все никак не шло. Я видел Тезона, молчаливой глыбой стоящего у входа. Нет, это был не Тезон, а отец в горчичной форме, с рукавами, заляпанными чем-то темным. Он смеялся надо мной и говорил, как сильно разочарован сыном. А потом повернулся спиной. Стойкий, несгибаемый. С той самой генеральской осанкой, которую мы, кадеты, сравнивали с боевым посохом. А я все рассказывал и рассказывал отцу, как ждал его в детстве дома. Как бегал каждый день встречать к заброшенному аэродрому. Посадочная площадка все время зарастала травой, я рвал ее руками. Пальцы потом болели и мама ругалась. Я ждал отца, а он ни разу не прилетел. И теперь нас обоих проглотила тьма.