Государство

Точно так же, как в России не бывает погоды не по сезону, кроме как весной, летом, осенью и зимой, в истории капитализма не бывало нетипичных периодов, за исключением золотого века английской, французской и немецкой буржуазии. В Англии буржуазия предположительно никогда не стремилась к политической власти (Лига против Хлебных законов и позднее либеральная партия по ряду причин не в счет) и спокойно оставила государство в руках землевладельцев, которые могли привлекать атавистическую народную верность и чьи видимая беспристрастность и внимание к проблемам общества помогали сдерживать развитие пролетарского классового сознания. Неясно, следует ли считать английское государство автономным – Энгельс говорит о том, что аристократия получала за свое управление должное вознаграждение от капиталистов, – но не остается сомнений в том, что оно представляет интересы капиталистов более умно и эффективно, чем могла бы это делать политически неграмотная буржуазия.

Во Франции с падением Июльской монархии буржуазия моментально обнаружила, что политическая власть находится у нее в руках. Она была не в состоянии с ней управиться, а парламентская демократия (в виде выборов в марте 1850 г.) высвободила народные силы, которые оказались для буржуазии опаснее, чем любая другая группа или класс[60]. (Сравните диагноз Маркса с поразительной позицией, которую занял Ленин в «Государстве и революции», – о том, что парламентская демократия идеально подходит для целей капиталистической эксплуатации[61].) В «18 брюмера Луи Бонапарта» Маркс пишет об отречении буржуазии от власти, обрекающей ее на политическое небытие; он сравнивает диктатуру Наполеона III с дамокловым мечом, висящим над головой буржуазии. Не вполне ясно, полагал ли Маркс, что буржуазия при этом осознавала все опасные особенности бонапартизма, популизма низшего и среднего класса, государственного паразитизма и т. д. Впрочем, он был уверен, что, отрекаясь от власти, буржуазия купила себе тем самым гарантии сохранения собственности и порядка, а это означает, что дамоклов меч на самом деле находился не над ее головой. Энгельс, как обычно, проще излагающий свои мысли, указывает, что бонапартизм отстаивает интересы буржуазии более широко и даже против буржуазии. Как розги ради блага ребенка, автономное государство Второй империи на самом деле существовало для блага капиталистического класса, даже когда последний испытывал под его властью известное беспокойство.

Германия, будучи (как всегда) особым случаем, где буржуазная революция 1848–1849 гг. произошла слишком поздно и превратилась в торг, была в этом тем не менее похожа на Англию и Францию; прусское государство, а после 1871 г. – империя, делало то, что требовалось для капиталистической эксплуатации, не будучи никоим образом направляемым капиталом. Когда Энгельс пишет, что Бисмарк обманул и капитал и труд ради «капустных юнкеров» (которые, несмотря на все привилегии, зерновой тариф и Osthilfe[62], упорно оставались бедными), он признает автономию государства (поскольку подчинение интересам землевладельцев не поставило государство под классовый контроль – землевладельцы, в отличие от капиталистов и рабочих, больше не являлись реально действующим, живым классом), не предполагая, что этот обман дал капиталистам больше поводов для жалоб, чем предательский союз Бисмарка с презренным Лассалем и весь бисмарковский дрейф в направлении реформистской, «социальной» политики, свойственной «государству благосостояния». Государство последовательно служило общим буржуазным интересам вопреки буржуазии.

Короче говоря, марксистский прототип государства допускает значительную автономию вне «типичных периодов», т. е. практически все время, но обязывает его всегда использовать эту автономию единственно в интересах капиталистического класса. Ни Маркс, ни его последователи до настоящего времени не извлекли ничего особенного из его оригинальных идей о феномене государства, не имеющего классовой основы и действующего в собственных интересах, а также о бюрократии, паразитизме, бонапартизме и т. д.

В конце концов, Маркс не мог признать, что наличие или отсутствие контроля над государством со стороны правящего класса действительно имело значение. Государство должно было действовать в его интересах независимо от этого. Не было разницы, кто управлял государством – истинные представители своего класса, такие как Казимир-Перье и Гизо, Пиль и Кобден, или внеклассовые авантюристы, подобные Луи Бонапарту, не говоря о таких людях, как Кастлрей или Мельбурн в Англии, Роон или Бисмарк в Пруссии или Шварценберг в Австро-Венгрии, у которых было мало времени для буржуазных забот. По-видимому, это имело место в любом государстве. На любое государство можно положиться в том, что оно будет делать то, что хорошо для капитализма.

Продолжая эту логику, мы находим подтверждение и обратному: не просто любое государство будет вести себя так, но и все, что оно делает, при ближайшем рассмотрении оказывается идущим на пользу капитализму. Когда в декабре 1831 г. маршал Сульт во главе 20 000 солдат направляется против 40 000 забастовавших рабочих-текстильщиков в Лионе, когда в июне 1832 г. генерал Лобо, усмиряя беспорядки на Монмартре, наносит бунтовщикам потери в 800 человек убитыми и ранеными, когда в апреле 1834 г. все в том же Лионе число жертв составляет 300 человек, а в Париже солдаты Бюжо стреляют в женщин и детей, государство помогает эксплуататорам. Когда английские законы 1799 и 1800 гг. о противозаконных обществах превращают попытки работников организоваться в криминальный заговор (в широком смысле), государство является союзником капитала.

Когда в 1802 и особенно в 1832 г. английские фабричные законы запрещают устанавливать для детей до 18 лет в промышленности рабочий день такой же продолжительности, что и в сельском хозяйстве, государство продолжает по-своему помогать промышленникам. Когда профсоюзные организации становятся (говоря упрощенно) законными в Англии в 1824 г., в Пруссии в 1839 г., во Франции и большинстве германских государств в начале 1860-х, когда десятичасовой рабочий день становится требованием закона на большей части территории США в 1850-х, государство продолжает действовать в правильно понятых капиталистических интересах. (Марксистская гипотеза о том, что государство всегда действует в интересах правящего класса, столь же неопровержима, как и вульгарная фрейдистская гипотеза о том, что действия человека всегда являются результатом его сексуальных влечений – и тогда, когда он им уступает, и тогда, когда он им сопротивляется. Что так, что эдак – один черт.)

Единственное различие между явно прокапиталистическими и якобы антикапиталистическими действиями государства заключается в том, что нам необходимо корректно применить диалектический метод, чтобы поместить их в триаду тезис-антитезис-синтез и убедиться, что вторые – это то же самое, что и первые. Тогда виртуальная, формальная, искусственная, эфемерная антикапиталистическая видимость превратится в основополагающую, настоящую, долгосрочную, истинную прокапиталистическую реальность.

На самом деле едва ли возможно реконструировать то, что могло бы стать марксистской теорией государства, не обращаясь к диалектике. Государство принимает меры, которые вредят капиталу и капиталистам: вводит прогрессивное налогообложение, предоставляет законодательный иммунитет профсоюзам, создает антимонопольное законодательство. Все эти меры – прокапиталистические. Государство служит правящему классу[63], и поскольку это действия государства, они неизбежно предпринимаются в интересах правящего класса (в «подлинных» интересах). Отдельные члены капиталистического класса могут быть слишком близорукими, чтобы распознать свои реальные интересы, и могут испытывать недовольство по поводу действий государства, вступая в Общество Джона Берча и протестуя против буржуазной демократии, но класс как таковой будет видеть идентичность своих интересов и интересов государства, поскольку именно так марксизм определяет понятия правящего класса, классового сознания и государства.

60

В работе «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» Маркс безошибочно указывает на риск, с которым сталкивается буржуазия при выборной демократии с широким избирательным правом. Последняя «дает политическую власть тем самым классам, социальное рабство которых она должна увековечить… буржуазию [ – ] она лишает… политических гарантий этой власти» (курсив мой. – А.Я.). [Маркс К. Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 7. С. 41.] В очередной раз молодой Маркс признает реальность, но не развивает свою блестящую догадку ради того, чтобы в дальнейшем грубо отождествить правящий класс и государство.

61

Ленин В. И. Государство и революция // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 14.

62

Буквально: помощь Востоку (нем.) – государственные субсидии прусским помещикам. – Прим. науч. ред.

63

В современной марксистской литературе это понятие имеет по меньшей мере два разных значения. Первое соответствует «структуралистской» точке зрения (заметным представителем которой является Н. Пулантцас). В вульгаризированной форме она гласит, что государство может избежать служения правящему классу не больше, чем рельсы могут отказаться нести поезд. Государство встроено в «способ производства» и не может не играть роль, предписанную ему этой структурой. Согласно другой точке зрения, государство выбирает служение правящему классу по некоторой благоразумной причине, например потому, что процветание капитализма хорошо для государства.

Предполагается, что, если того потребуют его интересы, государство может выбрать не служить правящему классу; этот случай, однако, не предусматривается, по крайней мере в явном виде. Такие авторы-неомарксисты, как Коллетти, Лаклау или Милибанд, которые ушли от механического отождествления государства и правящего класса (примыкая тем самым к молодому журналисту Марксу), при всем при том не допускают антагонизма между ними, несмотря на огромную массу возможных причин, по которым государство, преследуя свои интересы, может повернуться против правящего класса (который, согласно марксистской теории, «правит» только потому, что «владеет» собственностью, в то время как владение оружием сохранено за государством).