Страница 1 из 13
ВЛАДИМИР МАЛИК
ПОСОЛ УРУС-ШАЙТАНА
перевод с украинского
В. Доронина и Е. Цветкова
КНИГА ПЕРВАЯ
Невольник
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОРОГОЮ СЛЕЗ
1
По самому гребню горы двигались двое. Черные сгорбленные фигуры четко вырисовывались на фоне холодного декабрьского неба. В тишине бескрайней степи под солнцем сверкал серебристый снежок, белым покрывалом укутывал землю, цеплялся за разлапистый сухой бурьян.
Замерзшая, вся в кочках, дорога неожиданно повернула вниз.
Высокий истощенный старик держался левой рукой за плечо подростка лет пятнадцати, а правой опирался на толстую, суковатую клюку. Споткнувшись о большой ком земли, он чуть было не упал, но мальчик успел удержать. Большая торба из серого полотна, что болталась у старика за спиной, отлетела и стукнула по худому, высохшему телу. Послышался жалобный перезвон струн.
- А черт тебя подери, Яцьку! - сердито пробурчал старик. - Ведешь меня по каким-то буграм и ухабам... Еще кобзу, чего доброго, разобью и ноги поломаю.
- Не поломаешь, деда, - спокойно ответил мальчик, шмурыгая посиневшим от холода носом. - Уже недалеко... Вон и Сечь видно!
- Что ты мелешь? Как это - Сечь? Где?
- Да перед нами же!
- Правда?
Старик остановился и вытянул вперед голову на тонкой морщинистой шее, уставив в синий морозный простор глубокие черные провалы вместо глаз. Из них текли слезы.
В лицо повеяло ветром.
Старик вдруг тяжело задышал и больно вцепился костлявыми пальцами в плечо поводыря. Потом опустился на колени, сбросил кудлатую овечью шапку и склонил пепельно-седую голову в низком поклоне. Из груди вырвался не то стон, не то плач. Вскоре паренек услышал неразборчивое бормотание: старик, наверно, молился.
- Ну пошли же, деда! Не то и замерзнем тут, на этой горке... Насквозь же продувает! - начал упрашивать паренек, втягивая голову в потертый воротник старой сермяги. - Нашел где молиться... Чай, не в церкви!
Но старик словно не услышал этих слов. Вытер полою заплаканное лицо, встал и несколько раз вдохнул воздух, будто пробовал его вкус.
- И вправду Сечь! - промолвил глухо. - Пахнет дымом из кузни... Горячей окалиной несет... Кузнецы небось передержали железо в горне... И еще печеным хлебом... Слышишь, Яцько?
Яцько промолчал: он ничего не слышал. Только насмешливо покрутил головой: и придумает же такое старый! Окалина... Печеный хлеб... Да до Сечи целых пять верст еще! Намахаешься клюкой... Надышишься в закоченевшие руки... Если бы рукавицы какие-никакие, то терпел бы как-нибудь. А так хоть плачь! Кончики пальцев так замерзли - болят, как отрубленные... А вокруг голая степь. Ветерок небольшой, но до костей пронизывает.
- Ну, что ж ты молчишь? - рассердился старик. - Или, может, обманул меня, разбойник, что Сечь уже видно? А? Посмеялся над слепым?
- Охота была, - буркнул Яцько. - Сам туда спешу, как к родной матушке.
- А может, это и не Сечь? - допытывался старик. - Скажи мне, ты видишь там реку в лощине?
- Да говорю же - Сечь!.. Вон Днепро блестит против солнца молодым ледком... или водой - кто его разберет отсюда... Блестит, будто серебро!.. А на полуострове - крепость. Хорошо вижу высокие стены с острым частоколом. И башню над воротами... Не разберу только, что там в середине понастроено... Далеко. И ветер слезу нагоняет, чтоб ему пусто было!
Старик дрожал как в лихорадке.
- А церкву... церкву посреди крепости... видишь?
- Еще бы! Вон как блестит золочеными куполами!
- Это она! Мать наша, Сечь! - прошептал старик и направил пустые глазницы в ту сторону, где, как ему чудилось, стояла казацкая крепость. Добрался-таки! Через двадцать пять годов, а добрался!.. Слепой, никчемный... Но все же помру среди своих, среди побратимов...
Его высокая худая фигура словно застыла на фоне синего неба. Старик чем-то походил на огромную птицу: и протянутая вперед, будто крыло, рука, и большой крючковатый нос, и тонкие ноги в белых холщовых штанах, точь-в-точь умирающая птица взобралась на скалу, чтобы с нее, с высоты птичьего полета, в последний раз взглянуть на родную землю, которую пришло время покинуть.
- А перед крепостью что? Есть ли там слободка? - снова взволновался он.
- Есть. Вроде села, - большая, красивая.
- И вправду Сечь! - Старик засуетился, заспешил и снова схватил узловатой рукой паренька за плечо. - Тогда пошли быстрее! Не мешкай! Пошли!.. Чтобы до захода солнца там быть...
Яцько подтянул лямку торбы, которая свисала чуть ли не до пят, стукнул клюкой по звонкой мерзлой земле, и они рысцой стали спускаться с горы.
2
Корней Метелица, высокий, дородный запорожец с длинным седым оселедцем1 и золотой сережкой в правом ухе, отбивался сразу от троих Секача, Товкача и Арсена Звенигоры. В каждой руке он держал по сабле и орудовал ими так умело, что молодцы, хотя и наседали на старого, с опаской поглядывали на синевато-стальные молнии сабель знаменитого на все Запорожье рубаки. Даром что это только игра: одно неосторожное движение - и острое лезвие рассечет руку до кости, скользнет по темени.
Низкое зимнее солнце склонилось на запад, за высокие, с дубовым частоколом, валы крепости и слепило нападающих. Хитрый Метелица намеренно ставил своих молодых противников в невыгодные условия. В бою все имеет значение: и умение выбрать время для нападения, и отступление, если понадобится, и обманный выпад, что подводит врага под удар, и местность использовать, и освещение. Всем этим старый казачина пользовался с непревзойденной находчивостью, к тому же еще подтрунивал над своими учениками.
- Секачик, подтяни штаны, не то потеряешь! Какой же из тебя, к чертям, казак будет без штанов? Да очкур завяжи покрепче!
Под смех и гогот толпы казаков Секач поддернул левой рукой широкие красные шаровары и, разъяренный, свирепо бросился вперед. Но мощный удар сразу охладил его пыл: сабля вылетела из руки и с лязгом покатилась по земле. Секач в растерянности остановился и стал скрести грубыми пальцами выбритый до блеска затылок.
А Метелица спуску не давал:
- Эй, Товкачик, чего разомлел, как линь в ушице? Вертись быстрее, сучий сын! Будь казаком, а не квашней с тестом! - гаркнул он и плашмя огрел саблей по широкой спине неповоротливого крепыша.