Похищение Европы

Затычка встретил их подозрительным молчанием. Фархат воздал громогласную хвалу Всевышнему за покровительство его воинам. Пусть измучены и пусть опустошены, зато двое из троих не только живы, но целы и способны продолжать бой.

– Что же случилось? – проговорил Фархат.

– Вам известна судьба Олсена? – Затычка рассматривал их, как рассматривают зверьё в зоопарке.

– «Норвежца»? Нет, – ответил Шурали. – Мы пытались спасти товарища твоих Гурани. Он один отстреливался от пятерых. Теперь он мёртв. Куда делось тело Олсена и второго норвежца мне не известно. Может быть, его дэв утащил?

Шурали улыбнулся.

– Когда мы уходили, чтобы спасти Гурани, они всё ещё были живы, – проговорил Ибрагим Абдула.

– Что же случилось? – задумчиво повторил Фархат.

– Я знаю, – проговорил командир, кривясь. Его левое предплечье, туго перетянутое битами, всё ещё кровоточило. – Мои Гурани изблевались, пока отскребали их дерьмо. Но самих тел под бронёй не оказалось. Что же случилось?

– Аллах ведает что! – вставил Фархат.

Их разговор прервало шипение рации. Шурали и Ибрагим Абдула быстренько убрались прочь.

Этот бой, как и многие другие, закончился ничем. Топливный склад ещё пылал, когда они двинулись на ночевку в старый город и там, подобно крысам, спрятались в руинах.

В Халебе часто бывало так, что подвальные этажи домов сообщались между собой сложной системой подземных коридоров и переходов. Все, кто не успел покинуть город или решил встретить смерть вместе с ним, жили теперь под землёй. Над руинами тут и там пылились знамена дружественных бригад. Часто именно они обозначали линию соприкосновения враждующих сторон, а также извещали о главном: это место не только пригодно для жилья. Это место занято и соваться туда не стоит. Добрую половину ночи колонна Затычки колесила по лабиринтам разрушенных кварталов в поисках ночлега. Разведчики-йеменцы совались в каждый подвал.

Бойцов Затычки не пугали запахи канализации и неотвязный трупный смрад. Они научились распугивать крыс пистолетными выстрелами. И даже запах пороха, висящий в воздухе после стрельбы по хвостатым грызунам, не доставлял им неудобств. Самым ценным достоинством временного жилища считалась вода, которая неведомым и волшебным образом могла сочиться, течь, бить упругой струёй из крашеных яркой синей краской труб. Если в подвале была вода – он считался пригодным для стоянки. Если вода иссякала – приходилось менять место дислокации. А трупы людей и животных они просто выбрасывали на улицу, обкладывали всем, что способно гореть, и поджигали.

Ах, эти городские костры! Той ночью им пусть немного, но повезло. Под крышей их нового убежища оказалось слишком тесно. Но главная причина была не в этом. Затычка распорядился выставить снаружи ночных дозорных. Шурали и Ибрагим Абдула вызвались добровольцами и теперь, ночуя у зловонного костра, но под открытым небом, Шурали вспоминал детство в горах Нангархара. Там, на каменистых плато, приближаясь к тлеющему между камней костерку, путник мог опасаться лишь навязчивого внимания пастушьих собак. Лишь запах овечьего помёта и мокрой шерсти мог потревожить его ноздри. Но люди! Пришедшего из холодной ночи путника никто не обидел бы. Совсем иное дело Халеб. Город корчился в рвотных судорогах предсмертной агонии, извергая вонь горящих покрышек. Страх метался в каменных лабиринтах. Его голые, когтистые лапки скребли остывающие камни. Он кусался, пищал и тявкал, подстрекая одичалого одиночку к необдуманным действиям – подойти к огню, спросить воды, пищи и защиты. И одиночка шел, и его встречала последним приветом без предупреждения автоматная очередь. В этих местах костры были высоки, и их следовало обходить стороной. Шурали смотрел на танец огня, не замечая отвратительной вони. Ему хотелось думать, что из полуночной темноты на него смотрит не умирающий Халеб, а покатые склоны гор Нангархара. Что не крысы шуршат во тьме отбитой штукатуркой, а топчутся сонные овцы. А о малейшей опасности его предупредит лай пастушьих собак, а не брань Ибрагима Абдулы и не автоматная очередь.

– Тебя зовет командир, – сказала темнота голосом русского прислужника Затычки.

– Меня? – ответил с другой стороны костра Ибрагим Абдула.

– Нет.

– А кто ж тебя прислал, евнух?

– Я не евнух. Веры вашей не принимал.

– Так ты христианин?

– Иди. Тебя командир зовёт, – слуга Затычки положил руку на плечо Шурали, но Ибрагима Абдулу всё ещё одолевал боевой азарт.

– Так ты не обрезан? Или обрезан слишком коротко?

Шурали не хотелось продолжения схватки, и он потянул русского прислужника Затычки за рукав:

– Пойдем. Он устал и обозлён. Мы потеряли слишком много товарищей.

В арафатке и тёмных очках гаремный служитель нравился ему больше. Но сейчас слуга Затычки смотрел на него прозрачными русскими глазами. Продолговатое и курносое его лицо ровным счётом ничего не выражало. Выгоревший светлый пух на голове при свете костра казался кроваво-красным. Шурали пугали такие вот бритые лица. Невольно вспомнились лица убитых разрывной гранатой «норвежцев». Гладкие и безволосые, они лоснились от пота. Конопатые, огромные руки того, кто звался Олсеном, показались Шурали слишком тяжелы. Они постоянно распадались на стороны, словно мертвец желал заключить его в объятия. Совсем недавно, после окончания боя в промзоне, они с Ибрагимом Абдулой спрятали тела двоих товарищей в пыльных кустах на краю пустыря. В одной из колючих ветвей привязали окровавленную тряпку. Спасатели ООН заметят её, найдут трупы и поступят с ними по-людски. Но они с Ибрагимом Абдулой не люди. Нет, не люди.

Под потолком неровно горела электрическая лампочка. Труба водопровода пока давала достаточно воды и канадцы, те самые, которых Ибрагим Абдула называл «хохлами», уже скребли бритвами подбородки. В тёмных закутках соседних залов копошилась мирная жизнь – солдаты отдыхали. Слышалось тихое пение, храп, стук ложек. Светились дисплеи гаджетов. Слуга Затычки вел его из одной подвальной комнаты в другую и в каждой горел свет. Да, на этот раз им повезло с жилищем. Может быть, командир решит задержаться здесь на несколько дней? Электричество – щедрейший из даров Всевышнего, да будет он всем миром прославляем! Шурали споткнулся о кинутый по полу силовой провод. Свет заморгал и погас. В темноте кто-то проклял его на непонятном языке, но Шурали не стал останавливаться, потому что они уже ступили на порог командирской опочивальни. Обе женщины Затычки – и сирийка, и иудейка – тоже были здесь. Обе, покрытые большими пестрыми платками, пристроились на матрасе в углу. Одна из них возилась с крошечной электроплиткой. Она шуровала ложкой в кастрюльке и не подняла головы, когда Шурали вошел. Другая – черноглазая дочь племени иудеев – бесстрастно кивнув ему, и сняла с предохранителя лежащий на коленях автомат. Сам Затычка вместе с Фархатом расположились посредине комнаты на слегка оплавленных и почерневших, но вполне устойчивых пластмассовых стульях с подлокотниками. Фархат сосредоточенно водил пальцем по панели кейборда. В голубоватом свете монитора сухое его лицо казалось совсем бледным. Тучное тело Затычки едва вмещалось между подлокотниками. Командир кривился, испытывая явное неудобство. Слуга указал Шурали его место в углу, где были свалены туго набитые пластиковые мешки – имущество командирских наложниц. Шурали послушно расположился на кипе тряпья.

– Меня терзают сомнения, Фархат! – в своей обычной угрюмой манере проговорил Затычка. – Я хочу знать, как всё произошло на самом деле.

– Четвертый праведный Халиф – Али ибн Абу-Талиб, да будет доволен им Аллах, сказал: жаждущий знаний подобен воину в Священной войне во имя Аллаха.

Шурали исподволь посматривал на насупленное лицо Затычки. Борода его шевелилась – нехороший признак.

– Вот и пришел к нам многоученый и отважный человек. Он дарует нам необходимые знания во имя Аллаха и Пророка его, – голос Фархата утих.