Страница 37 из 44
Неожиданно лицо бригадного генерала напрягается, оживает, он открывает рот и, невнятно выговаривая слова из-за перенесенного инсульта, глухим, призрачным голосом произносит:
– Мои… чертовы… марки…
– Генерал Филби… это Хьюго, сэр. Хьюго Лэм.
Трясущейся рукой он пытается схватить меня за рукав:
– Полиция…
– Какие марки, генерал? О чем вы?
– Целое… состояние…
Глаза смотрят осмысленно, и на миг мне кажется, что генерал вот-вот бросит обвинение похитителю, но этот миг пролетает. По коридору катят скрипучую тележку. Знакомое выражение исчезает с генеральского лица, и я остаюсь наедине с настенными часами, с полками роскошных книг, которых никто не читает, и с ясным пониманием того, что, как бы я ни прожил свою жизнь, сколько бы власти, богатства, опыта, знаний или красоты ни выпало на мою долю, свое существование я закончу так же, как этот несчастный старик. Глядя на бригадного генерала Реджинальда Филби, я как будто смотрю в телескоп, устремленный в будущее, и вижу самого себя.
Раскачивается Марианджелин «ловец снов», случайно задетый мною; в буйных кудрях любовницы прячется крестик. Беру Сына Божьего в рот, представляю, как Он растворяется на языке. Секс, возможно, и является противоядием от смерти, но вечную жизнь обеспечивает только биологическим видам, а не отдельным их представителям. В СD-плеере Элла Фицджеральд снова, бурной ночью в Берлине тридцать лет назад, забывает слова из баллады о Мэкки-Ноже. Где-то под нами грохочет поезд – линия «Дистрикт» лондонской подземки. Марианджела целует мне предплечье, потом вдруг кусает, изо всех сил.
– Ой! – обиженно вскрикиваю я, наслаждаясь болью. – Это что, по-португальски означает: «У меня земля ушла из-под ног, мой господин и повелитель. А хорошо ли было тебе?»
– По-португальски это означает: «Я тебя ненавижу, врун, обманщик, чудовище, псих, извращенец, и чтоб тебе вечно гнить в аду, сукин ты сын!»
Мой погребенный епископ восстает из гроба; мы хохочем, предвкушая миг наслаждения, но от смеха мне не удается его продлить. Аккуратно снимаю презерватив, чтобы клейкое содержимое не запятнало лиловые простыни Марианджелы, и облекаю его в саван бумажной салфетки. Безумный угар совокупления всегда завершается сущим фарсом. Марианджела поворачивается лицом ко мне, а я размышляю, почему женщины дурнеют, когда их лишают покровов, обнажают и используют по назначению. Марианджела садится, отпивает воду из стакана, охраняемого статуэткой Христа Искупителя.
– Хочешь? – Она подносит стакан мне к губам, прижимает мою руку к своей груди; сердце Марианджелы выстукивает: «Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю».
Ах, ну почему я не послушал Хьюго Разумника…
– Юго, когда я познакомлюсь с твоей семьей?
Я натягиваю трусы. Хорошо бы принять душ, но автомобильный салон «Астон-Мартин» скоро закроется, так что надо поторапливаться.
– А зачем тебе знакомиться с моей семьей?
– Я просто хочу. Мы встречаемся шесть месяцев. Двадцать первого июня ты сюда пришел, а завтра двадцать первое декабря.
Господи, это какой-то счетчик памятных дат!
– Лучше давай сходим с тобой в ресторан, ангел мой, поужинаем, отметим знаменательную дату и не будем впутывать в это мою семью. Договорились?
– Я хочу познакомиться с твоими родителями, с твоими братьями…
Ну да… «Мама, папа, Найджел, Алекс, знакомьтесь – Марианджелa. Она родом из захолустного пригорода Рио, работает сиделкой в доме для престарелых „Риверсайд“, где всякий раз, навещая бригадного генерала Филби, я ее трахаю. А что у нас сегодня на ужин?» Я вытаскиваю свою майку из-под кровати.
– Честно говоря, я не вожу домой подружек.
– Значит, я буду первой. Это очень приятно.
– Мне очень не хочется… – так, джинсы, молния, ремень, – чтобы некоторые сферы моей жизни пересекались.
– Я твоя девушка, а не какая-то сфера. Ты что, меня стесняешься?
Какая очаровательная попытка эмоционального шантажа.
– Ты же знаешь, что нет.
Рассудок подсказывает Марианджеле, что эту тему следует оставить в покое, но сердцу не прикажешь.
– Значит, ты стесняешься своих родных?
– Не больше, чем обычный средний сын из троих имеющихся.
– А… ты стесняешься, что я на пять лет тебя старше?
– Тебе всего двадцать шесть. До старости далеко.
– А может… я недостаточно белая для твоих родителей?
Я застегиваю пуговицы на рубашке из коллекции Пола Смита.
– Это вообще не имеет значения.
– Тогда почему я не могу познакомиться с родными моего бойфренда?
Один носок, второй…
– Ну, наши отношения… не на той стадии.
– Фигня, Юго! Отношения – не только обладать другим телом. Когда ты в своем Камбриже пьешь гадкий кофе с белыми аспирантками, я тут не жду твоих звонков или писем. Да-да, не жду. Один врач-консультант из частной клиники приглашает меня на свидание, в самый модный японский ресторан Мэйфера. Мои подруги говорят: «Ты сумасшедшая! Соглашайся!», но я не соглашаюсь – из-за тебя.
Меня смешит ее дилетантский подход, и я с трудом сдерживаю улыбку.
– Зачем я тебе? Для секса на каникулах?
Так. Моя куртка у двери, ковбойские сапоги там же; а Марианджела голая, как снеговик, и совершенно безоружная.
– Ты мой друг, Марианджела. Мой самый близкий друг. Хочу ли я познакомить тебя с родителями? Нет. Хочу ли я жить вместе с тобой? Нет. Хочу ли я вместе с тобой строить планы на будущее, складывать свежевыстиранное белье, завести кошку? Нет.
Под окнами грохочет очередной поезд подземки, и, как по заказу, разыгрывается душераздирающая сцена – древняя, как гоминиды и их слезные протоки. Такое происходит повсеместно и постоянно, по всей планете Земля, на всех континентах, во всех странах, на всех языках. Марианджела утирает глаза, отворачивается, и все Олли Куинны мира тут же упали бы на колени, обещая все-все исправить. А я молча надеваю куртку и сапоги. Потоки слез тут же высыхают.
– Ты уходишь? Прямо сейчас?
– Если это действительно наше с тобой последнее свидание, ангел мой, то ни к чему продлевать агонию.
От обиды до ненависти – пять секунд.
– Sai da minha frente! Vai pra puta que pariu![22]
Замечательно. Если девушка тебя ненавидит, порвать с ней гораздо проще. Переступая через порог, я говорю:
– Если твой врач-консультант захочет узнать, как обращаться с Марианджелой Пинто-Перейра, передай ему, что я готов поделиться с ним ценными наблюдениями.
Убийственно мрачный взгляд, стремительное движение сильной руки, промельк великолепной бразильской груди – и в меня со скоростью метеора летит Христос Искупитель, вращаясь, как пущенный из пращи камень; меня спасла какая-то доля секунды – статуэтка, врезавшись в захлопнутую дверь, превращается в тысячу гипсовых градин.
К шести часам смеркается, вот-вот пойдет снег. Я надеваю вязаную шапку из шерсти опоссума. В зажиточных кварталах Ричмонда все спокойно. Обыватели, достойные представители среднего класса, задергивают шторы на окнах особняков, уставленных книжными шкафами, увешанных картинами и освещенных гирляндами рождественских елок. Я сворачиваю на Ред-Лайон-стрит. Девица в приемной автосалона «Астон-Мартин» обладает такими же соблазнительными формами, как представленные здесь автомобили, но вот лицо у нее – один в один инопланетянин из одноименного фильма. Она воркует по телефону, а я неторопливо прохожу мимо, коротко киваю – мол, твой босс меня ждет, – пересекаю салон и оказываюсь у распахнутой двери с табличкой: «ВИНСЕНТ КОСТЕЛЛО. ОТДЕЛ ПРОДАЖ». Обитатель кабинета, мужчина лет тридцати с налаченной прической «маллет» и в костюме средней паршивости из местного универмага, неумело заворачивает в подарочную бумагу громадную коробку с игрушечным автодромом «Скейлекстрик».
– Здравствуйте, – произносит он. – Чем могу помочь?
Восточнолондонский выговор, интонации рубахи-парня; на письменном столе фотография – он с мальчуганом, без мамочки и без обручального кольца.
22
Здесь: Пошел вон! Убирайся к чертовой матери! (порт.)