Пархоменко
(Роман)

Офицеры и легионеры «Шляхты смерти», которую вел Барнацкий, в этот день получивший повышение в чине, кипу фотографий Пилсудокого и категорическое приказание уничтожить дивизию Пархоменко, стояли неподвижно потому, что, увидя, как полк красной кавалерии, обращенный в бегство, внезапно остановился, решили — к этому полку подошло подкрепление.

Барнацкий, подобно прочим белопольским офицерам, желал и был уверен, что разгромит дивизию Пархоменко, но все же слава непобедимой Конармии заставляла его быть осторожным. Он приглядывался. Приглядевшись и решив, что подкрепление не велико, скомандовал движение на красных.

«Шляхта смерти» отлично слышала команду, но не двигалась. Она по-прежнему изучала противника и не желала рисковать. Барнацкий повторил команду. «Шляхта смерти» не торопилась на смерть. Тогда. Барнацкий плюнул и, крикнув:

— За мной, Панове! — бросился вперед.

Пархоменко видел, как от группы белопольских офицеров отделился всадник на сером коне. Пархоменко думал, что за ним последует вся вражеская бригада, но никого не последовало.

— A-а! Боятся! В одиночку хотят начать? Ну что ж начнем! — Он повернул голову к бойцам и громким голосом проговорил: — Если бьешь, так бей насмерть! Только смертельная рана внушает ужас, и противник бежит! Например, глядите!

И он тронул коня навстречу пану в синем.

Барнацкий, ощущая в руке легкую тяжесть сабли, с тем особенным чувством остроты восприятия, которое дается обстановкой боя и которое в данном случае, — несмотря на то, что «Шляхта смерти» остановилась, — усиливалось абсолютной уверенностью в успехе, приближался к высокому всаднику на вороном коне в черной развевающейся бурке и серо-голубой папахе.

Абсолютная уверенность в успехе исходила из того, во-первых, что Барнацкий бивался неоднократно с немцами на западном фронте и стычки эти всегда оканчивались его победой. Во-вторых, он наполнен был несокрушимым, казалось, презрением к «хлопам», которое он и выявил, как мы видели, при своем управлении контрразведкой и при допросах измученных тюрьмой и пытками пленных и арестованных.

«Однако кто бы это мог быть?» — думал он, вглядываясь в фигуру всадника, которая казалась ему знакомой. Он много знал русских офицеров, и это, несомненно, один из них, поступивший на службу к красным, чтобы избавиться от голода и притеснений. «И хорошо было бы, — продолжал думать он, стегая коня, — вспомнить его фамилию, окрикнуть и увести с собой, под носом у красных! Ах, как хорошо!» И он оглянулся назад и криком позвал за собой «Шляхту смерти», которая уже чувствовала себя готовой двинуться за ним, но не двигалась лишь потому, что ей любопытно было посмотреть на этот, редкий в теперешней войне, поединок на саблях. Барнацкий понял настроение своих подчиненных, и это была еще одна причина, которая подбодряла его.

Барнацкий приближался к опрокинутому возу. Он брал лево-лево и потому, что (воз мог помешать стычке, и потому, что труп и «капелюха» возле него — неважная примета. «Лево-лево!» — твердил он и при одном из этих восклицаний вдруг вспомнил, где он видел этого высокого всадника. Он видел его на фотографиях, и именно его фигуру описывали вчера, когда направляли «Шляхту смерти» на уничтожение дивизии красных и ее командира. Пархоменко! Конечно же! Черная бурка, вороной конь, серо-голубая папаха, несмотря на то что лето… «Пархоменко?! Не может быть! Откуда? — думал он, весь сотрясаясь от злобы и легкого испуга, вызванного, несомненно, неожиданностью встречи. — Прекрасно!» — И он взмахнул саблей…

— Э-э-эх!.. — вскричал он с досадой.

Метил он хорошо, но попал неважно: только лишь разрезал саблей бурку и кожан под ней. Барнацкий взмахнул второй раз саблей и опускал ее уже обратно, и опустил было до уровня своего уха, — как в это время Пархоменко, приподнявшись на стременах и набрав воздуху, ударил и разрубил бывшего ротмистра, ныне командира «Шляхты смерти», от плеча до пояса, вместе с фотографией пана Пилсудского, которая лежала у Барнацкого на сердце. «Э-эх, из пистолета бы его…» — смутно подумал Барнацкий, и ему представилось, что он, вместо того чтобы бить Пархоменко саблей, выстрелил из пистолета и тот упал вместе со своим вороным конем.

Но падал Барнацкий — и вместе со своим серым конем.

— Вот этот бьет саблей! — в голос сказал полк, бросаясь на врага.

А «Шляхта смерти» уже повернула и в ужасе мчалась к Львову.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Ординарец достал документы командира «Шляхты смерти». Пархоменко, не слезая с коня, просматривал их с недоумением. Барнацкий, опять-таки все из-за той же абсолютной уверенности в успехе, взял с собой письма Пилсудского, телеграммы из Варшавы, приказ об уничтожении дивизии Пархоменко, сообщение, что к нему едут его жандармы, служившие вместе с ним в Житомире…

«Вот он какой, Барнацкий», — думал Пархоменко, глядя на труп в синем, вокруг которого летали крупные мухи.

— Да, разные бывают встречи, — сказал он вслух. — Спросите у пленных, нет ли здесь еще агентов Штрауба и Ривелена?

Но никто из пленных не мог ничего сказать о Штраубе и Ривелене.

Пархоменко вернулся в свой штаб. Колоколов доложил, что операции дивизии, равно как и операции всей Конармии, развиваются успешно. Противник по всему фронту отступает к Львову. Пархоменко бросил на стол к начштаба документы, взятые у Барнацкого.

— Господи! Да они всех жандармов на фронт бросили! — радостно воскликнул Колоколов. — Ну, нам везет, Александр Яковлевич. В силу того, что жандармы на фронте, — политические в львовских тюрьмах, может быть, уцелеют. А затем — это же полный признак паники!

— А это — признак чего? — мрачно спросил Пархоменко, дрожащей рукой передавая Колоколову только что полученную шифровку.

Главное командование приняло решение о выводе Конармии с львовского направления и передаче ее в распоряжение командования западного фронта.

— А что Реввоенсовет юго-западного фронта?

Пархоменко передал Колоколову ответ на шифровку.

Реввоенсовет юго-западного фронта считал передачу Конармии и увод ее с Львовского направления возможным только в том случае, если будет установлена прочная оперативная связь со штабом западного фронта. Но штаб западного фронта находился в Минске. Какая же тут может быть прочная связь с ним? Поэтому командование юго-западного фронта предлагало главкому усилить Конармией крымский фронт, а пока, уничтожив противника сокрушительным ударом в короткий срок, форсировать Буг и захватить Львов.

— И правильно! — воскликнул Колоколов. — Нужно докончить успешно начатую операцию, а не ползти сквозь леса на западный фронт!

Так думал и Пархоменко, так думала и вся Конармия, начиная от рядового бойца и кончая командармом. Иначе она и не могла думать. Все вело к успеху, и успех войск должен был завершиться неминуемым захватом Львова.

Именно в этот день, когда явственно обозначилось падение Львова, когда белопольскому правительству и всей армии панов мог быть нанесен сокрушительный удар, — 10 августа 1920 года государственный секретарь США Бенбридж Кольби, отвечая на инспирированный им же запрос итальянского посла о политике США в отношении Советской России, в ноте своей Италии заявил, что США по-прежнему будут проводить в отношении Советской России политику вражды и бойкота. Это означало, в частности, что разгром белопольских войск под Львовом и даже занятие Львова — успехи временные и США постараются свести их к нулю, всячески помогая Пилсудскому, и что панские войска во Львове не должны унывать: им будет оказана немедленная всесторонняя помощь.

Эта нота государственного секретаря США была великолепно понята всеми реакционерами Европы, которые и вывели из нее соответствующие заключения. Белопольское правительство переслало правительству США глубокую благодарность «за неоценимую моральную поддержку», умалчивая деликатно о материальной. Французское правительство заверило, что оно полно решимости поддержать все «принципы, так ясно сформулированные Соединенными Штатами», — и действительно послало еще транспорты с оружием в Польшу. То же самое сделали и другие буржуазные правительства Европы.