Страница 16 из 23
— Я очень прошу взять меня с собой. Я не боюсь никаких фашистов и никогда не буду ни на что жаловаться, только возьмите.
Подполковник видел мольбу во взгляде мальчика. Его робкое «возьмите меня», выступившие у него слезы окончательно разволновали командира.
«А не взять ли его и правда с собой?» Посмотрев на паренька и Дорощенко, Бежалов сказал:
— Пусть побудет с ординарцем, а вы останьтесь.
— Есть, остаться, товарищ подполковник, — почувствовав перемену в настроении Бежалова, ответил Дорощенко. Он взял мальчика за плечо, подтолкнул его к двери и сказал:
— Подожди там.
Оставшись вдвоем, они помолчали. Подполковник как-то сразу отяжелел, в задумчивости побарабанил пальцами по столу.
— Так что будем делать с мальцом?
— Разрешите оставить в дивизионе, товарищ подполковник, — ответил Дорощенко.
— Мы не можем рисковать жизнью мальчика. Он должен учиться, а не скитаться по окопам и землянкам, подвергаясь ежеминутной опасности. Неужели вы не понимаете этого?
— Понимать-то понимаю, товарищ подполковник, только и мальчишка пропадет один, ведь круглый сирота, кто его кормить и одевать будет? А мы и учить его будем, есть у нас один солдат, бывший учитель.
По мере того, как Дорощенко говорил, Бежалову стало казаться неразумным оставлять мальчика одного. Он вспомнил свое безрадостное детство и тяжелую юность, разруху и голод после гражданской войны. Ему до боли стало жаль этого бездомного, но уже пригретого солдатами мальчишку, судьбу которого должен определить теперь он, Бежалов.
— Хорошо, капитан. Пусть он будет сыном нашего полка.
Высказав решение, взглянул на Дорощенко. Капитан от души поблагодарил командира и заверил, что в дивизионе мальчику будет хорошо.
— Верю, а теперь идите. — И подполковник отпустил замполита.
Бывший сельский учитель, ставший в войну номером боевого расчета, рядовой Тихонов, которого Дорощенко обязал в свободное время заниматься с Валентином, быстро подружился с ним. Он раздобыл бумагу, задавал ему задачи, устраивал диктанты. Мальчик тоже привязался к своему учителю, не отставал от него ни на шаг. Вскоре круг его знакомств расширился, он свободно разгуливал по огневой позиции, разглядывая боевые машины. И если на занятиях он выполнял все, что требовал Тихонов, не очень-то охотно, то здесь, среди солдат, мог часами не отходить от установок, расспрашивая, что к чему, чем занят каждый из них.
Но больше всего его интересовало стрелковое оружие. Он просил у Тихонова подержать автомат, показать, как его заряжают, пытался сам снарядить диск. Вначале у него не получалось. А поняв, как это делается, самостоятельно повторил несколько раз. Затем попросил разрешить ему выстрелить из автомата. Вначале Тихонов опешил от мальчишеской просьбы, но, поразмыслив, решил дать возможность Валентину выстрелить из автомата. Нацепили на сук консервную банку, отошли шагов на пятьдесят. Тихонов вскинул автомат, прицелился, выстрелил и поначалу не попал в мишень. Валентин даже расстроился за своего учителя. Вторым выстрелом Тихонов сшиб банку и передал автомат Валентину. Мишень установили снова. Выстрелив, мальчик пробил банку первой пулей.
— Снайперски стреляешь, — похвалил его Тихонов, — придется мне у тебя учиться, а не наоборот. А ну-ка, давай еще раз.
Валентин вновь прицелился, выстрелил, и банка снова со звоном отлетела в сторону.
— Тебе бы у нас на севере охотником быть, — удовлетворенно произнес Тихонов. — Знатный вышел бы из тебя охотник.
Часовой красноармеец Кобзев, охранявший боевую машину, первым заметил Валентина, который тащил какой-то тяжелый предмет. Он видел, как мальчик положил свою ношу и опустился на траву на пригорке недалеко от установки. День был солнечный, на передовой установилось затишье, и солдаты, пользуясь случаем, отдыхали.
Прохаживаясь возле машины, Кобзев нет-нет да и посматривал на пригорок, где из травы торчала стриженая голова Валентина. Он уже хотел было доложить командиру боевого расчета, чтобы тот проверил, чем занят Валентин и что за подозрительный предмет притащил он. Но увидев, что парнишка направился в сторону батареи, успокоился. Между тем Валентин, прихватив молоток, вернулся к найденному предмету. Кобзев заподозрил неладное, окликнул командира, находившегося в землянке:
— Товарищ сержант, выйдите на минуточку!
Сержант не подавал голоса, и Кобзев, откинув плащ-палатку, прикрывавшую вход в землянку, стал будить его:
— Товарищ сержант, проснитесь!
Через минуту сержант Воробьев, протирая глаза, стоял рядом с Кобзевым.
— Товарищ сержант, Валентин что-то с поля притащил, — указывая на Перебейниса, начал Кобзев. — Что — не знаю, предмет какой-то круглый с ручкой. Я подумал, не мина ли…
Воробьев сразу понял опасность ситуации и, вскинув автомат, дал очередь в воздух. Услышав выстрелы и увидев сержанта, бежавшего к нему, Валентин вскочил на ноги.
Когда Воробьев подбежал, первое, что бросилось ему в глаза, — была противотанковая мина, а рядом на траве лежал отвинченный, блестевший на солнце взрыватель. Побледнев, сержант схватил мальчишку за шиворот.
— Жить надоело, паршивец этакий? Мина это. Хорошо, что не взорвалась, осталось бы от тебя мокрое место! — кричал Воробьев.
Немного успокоившись, сержант прижал мальчишку к себе и, поглаживая по стриженой голове, проговорил:
— Не обижайся, сынок. До беды один шаг оставался.
Дорощенко отдыхал в штабной машине, когда раздалась автоматная очередь, стрельба подняла его с топчана. Он выскочил из машины.
— Что случилось? — спросил капитан у писаря штаба сержанта Демина, стоявшего около машины.
— Сам не пойму, товарищ капитан, — ответил Демин, указывая в сторону дороги. — Там сержант Воробьев объясняется с Валентином.
— Как объясняется? — удивился Дорощенко. — С помощью автомата, что ли?
— Сержант Воробьев зря стрелять не станет, товарищ капитан, — высказался Демин.
— Позовите-ка его, — начал было Дорощенко, но тут же, не договорив, быстрым шагом направился к Воробьеву.
Капитан взбежал на пригорок и остолбенел, увидев мину, взрыватель и молоток на траве.
Переведя дух, он спросил:
— Что здесь происходит, почему стреляли, сержант? Ворон надумали пугать, что ли?
— Какие тут вороны… — помедлив, ответил Воробьев.
— Так почему стреляли? — повторил вопрос Дорощенко.
— Может, я, товарищ капитан, жизнь мальцу спас. Если бы не стрелял, добежать не успел бы. Этот гвардеец чуть было молотком взрыватель не разбил.
— Товарищ капитан, сержант не виноват ни в чем, — сквозь слезы проговорил Валентин, — это я во всем виноват.
— С тобой у нас отдельный разговор будет, — проговорил капитан, — а тебе, сержант, спасибо. Ну, гвардеец, рассказывай, где ты это добро достал?
Мальчик, понимая, что гроза миновала, бойко доложил:
— Вон там. — И указал в сторону кухни. — И еще видел такую же, повар сержант Попов рядом с ней спит.
— Что? Попов на мине спит? Вы что тут, все с ума посходили?
Не на шутку испугавшись, Валентин, стараясь оправдать Попова, думая, что и тому достанется от капитана за злосчастные мины, объяснил:
— Да нет, товарищ капитан, не Попов на минах спит, а мина рядом с ним, такая же, как и эта, торчит из земли. Он не видел ее, а я его будить не стал. У нас, когда немцы были, около дома куча таких мин лежала.
Дорощенко понял, что в том месте, где у дороги стояла кухня дивизиона, осталось не разминированным минное поле. Нужно было немедленно принимать какие-то меры. Поручив Воробьеву присматривать за мальчишкой, он кинулся на огневую позицию.
Объявил тревогу, приказал выстроить боевые расчеты около установок. Когда бойцы построились, Дорощенко рассказал про обнаруженные мины.
— Да нет там никаких мин, товарищ капитан, — возразил старшина первой батареи Зотов, — мы не один раз на кухню ходили.
— Ходить ходили, но могли и не возвратиться, — прервал его Дорощенко. — Мины-то противотанковые, человека выдерживают, а вот кухня может взлететь на воздух. Надо иметь в виду и то, что немцы вперемешку с противотанковыми ставят противопехотные мины. Саперов надо бы срочно сюда, но ждать их некогда, в любую минуту нам могут поставить боевую задачу. Так что спасать кухню будем сами. Трех смелых человек мне нужно, — вглядываясь в лица притихших солдат, закончил капитан.