Наследницы амазонок

Два дня пролетели где-то в горах Кавказа и на Урале, где тетя Людмила в молодости ходила с геологическими экспедициями и теперь с увлечением и страстью об этом рассказывала. Мы договорились писать друг другу, и в первом же письме я попросил ее рассказать о наших предках, если она что-нибудь знает. Оказалось, что знает и помнит она очень много, и порциями, по два-три листа тетя Людмила начала рассказывать историю нашего рода. Слог у нее был легкий живой, но жизнь в деревне оказалась невесела, потому что она сбивалась то и дело на события нынешние.

Дядя Леня пил, постоянно ругался с тетей Тамарой, и та вернулась к сыну. Тете Людмиле уезжать было некуда. Все заботы о содержании дома и квартиры навалились на нее. Тут же ее прижала астма. 8 марта, когда дядя Леня валялся пьяный, прогудев всю ночь, тетю увезли в больницу.

Все это я узнал потом из ее писем. Тетя Людмила вышла из больницы, и переписка наша продолжилась. Начав со своего прадеда, она рассказала до того момента, когда сама появилась на свет, и в каждом письме писала, что надо бы как-то переправить тебе, Паша, старые документы, которые хранятся в шкатулке дедовой работы. Я помнил эту шкатулку: из разных пород дерева с инкрустированными изображениями драконов и русалок. Но зачем было писать об этом в каждом письме, и какая срочность?

Вдруг в октябре письма от тети Людмилы опять перестали приходить. Я подумал, что она снова попала в больницу. Не часто ли за последний год?

Но тут поздним вечером, когда мы с женой уже легли спать, позвонил дядя Леня и – как обухом по голове:

– Это Леня. Людмила умерла. Приезжайте все. Похороны должны быть послезавтра. Денег привезите, – и повесил трубку. Кажется, он был пьян. Я спросонья не сразу сообразил, кто это и, главное, о чем он говорит.

– У них что там, часовые пояса поменялись? – проворчала Надя, но, узнав причину, тяжело вздохнула. Моя сердобольная жена очень жалела тетю Людмилу и ругала меня частенько за невнимательность к тетке. А на счет внезапного переезда прямо сказала: авантюра!

Тетя Людмила попала в больницу с инфарктом и, как говорил дядя Леня, не приходя в сознание, скончалась. Похороны произвели на меня гнетущее впечатление. Из-за работы я смог приехать лишь на один день – утром приехал, а прямо с поминок ушел на вечерний поезд. Гроб на похоронах не открывали. Хоть и умерла тетя Людмила в больнице, что-то в морге случилось с охлаждением, кажется, отключили электричество за неуплату. Безобразие, но спросить было не с кого. От гроба исходил сильный запах, о чем дядя Леня не преминул пошутить:

– Да, она была не святая…

– Довел ее? – спросила у него тетя Тамара.

Он опять что-то пошутил. По-моему, он был рад. Я же молчал, не знал, куда деть руки и глаза.

И вот через месяц после похорон мне пришло странное письмо, подписанное незнакомым почерком. Обратного адреса не было, и, что необъяснимее всего, не было штампа почтового отделения из места отправления, чтобы можно было хотя бы узнать, откуда оно. Такие письма страшно распечатывать, но с первых строк стало ясно, что оно от тети Людмилы. Выяснилось, почему это не ее почерк, но прежде мелькнули мысли: может, она жива, может, произошла какая-то чудовищная ошибка – гроб-то ведь был закрыт. Или еще ужаснее: штампа-то нет, обратного адреса нет, и почерк незнаком – и вывод: может, и на том свете есть перо и бумага! Но все разъяснило содержание письма:

"Здравствуйте, Паша, Надя и Машенька. С приветом, тетя Людмила. Я опять в больнице. Пишет за меня одна сердобольная душа. Но не волнуйтесь, выкарабкаюсь. Сейчас уже стало лучше, пришла в сознание. Ставят капельницы одну за другой, таблетками запичкали – вытянут, врачи хорошие. Соседи по палате помогают, поддерживают. Грустно, конечно, когда никто к тебе ни разу не зайдет, передачу не принесет; жаль, что Тамара уехала. А на дядю Леню надежды никакой, и хорошо, что он не приходит, видеть его уже не могу. Совсем он меня измучил. Живет на мою пенсию, не работает, пьет, а жрать просит. Залез в долги и, наверное, придется продать квартиру. А недавно пьяный как стукнет по отчимову зеркалу, что над рукомойником висит, и треснуло оно. Если выкарабкаюсь, придется зеркало выкинуть – ведь плохая примета: смотреться в разбитое. Но пишу я не для этого. И очень жалею, что не рассказала тебе все раньше, когда была у вас в гостях. Не решилась. Хотела сделать это в письмах, все по порядку: сначала рассказать о нашем отчиме Алексее Зиновьевиче, а потом уж и о тайне. Главное, чтобы Ленька ничего не узнал. Он этого, стервец, не заслуживает. Помнишь, я рассказывала тебе о документах.

К сожалению, ваша родственница больше ничего не успела мне продиктовать. Потеряла сознание и вскоре умерла.

P.S. Извините, что долго не пересылала письмо. Сама лежала в больнице".

Письмо и, правда, было с того света. Вернувшись ненадолго в сознание, тетя Людмила продиктовала, что успела, и упокоилась уже навсегда. Из письма я ничего не понял, кроме того, что зря не набил дяде Лене морду на похоронах. Все какие-то намеки. И лишь через полгода с лишним, когда грянули в Хвойной зловещие события, которые мне предстоит описать, я поверил, что действительно тетя Людмила хотела сообщить мне какую-то тайну, да не успела.

Трудно быть родителями Шерлока Холмса

В то лето, когда полгода спустя эта история получила новое неожиданное продолжение, моей дочке Маше было двенадцать лет. Как обычно каникулы она проводила у родителей моей жены в Липецкой области. Но вернулись они с Надей в этом году раньше обычного, в начале августа. Я ехать за Машей отказался, хоть и ушел с августа в отпуск, и на то была уважительная причина, о которой ниже.

Предполагалось, что весь август до школы, пока мама на работе, а в выходные – и с ней, мы с Машей и нашим псом Кузей будем ездить за город за грибами, дышать свежим лесным воздухом и кормить комаров. Но кто же знал, что события так повернутся – комаров нам пришлось кормить в другом месте.

Может быть, и не было наших приключений, если бы не Маша, если бы год назад у бабушки в той же Липецкой области она не влюбилась… Да-да, ей было тогда одиннадцать лет, а в таком возрасте любовь приобретает странные очертания. Маша влюбилась в книгу. И не в одну, а в избранные произведения в четырех томах. Бабушка обожает почитать на досуге, души не чает в новых книгах и не раз пользовалась услугами сомнительной организации "Книга почтой". Тем летом она приобрела избранные сочинения Артура Конан Дойла "Весь Шерлок Холмс" в четырех томах и одним дождливым вечером подсунула их Маше. Результат был предсказуем, но последствия неожиданны. Маша читала всю ночь, одолев "Этюд в багровых тонах" и все рассказы первого тома. Проснувшись к обеду, Маша тут же принялась за том второй. Погода улучшилась, дождь давно прекратился, выглянуло солнце; подружки заходили, звали на улицу, но Маша строго-настрого наказала бабушке никого не пускать:

– Скажи, я заболела.

Тут бабушка обеспокоилась: "И впрямь заболела?" – подумав о другой болезни, чем та, которой хотела наградить себя внучка. Не долго думая, позвонила нам в Петербург. Заволновалась Надя. Ей, детскому психологу, такие случаи не встречались. Полезла в свои психологические книжки и возмущалась моему спокойствию.

– Не нашла ты такого случая, значит – все нормально, – говорил я. – Что вы так испугались. Пусть читает, книга как раз для ее возраста. Ей, наверное, надоело лазить за сараями.

Тем временем события у бабушки разворачивались с быстротой конандойлевских рассказов. Пока Маша читала второй том, бабушка спрятала два следующих, третий и четвертый. К вечеру, когда чтение второго тома закончилось, начался скандал. Девочкам надо спать по ночам, убеждала бабушка внучку и была, конечно, права. Маша позвонила нам и со слезами пожаловалась на бабушку. Тут уже и я обеспокоился. Кое-как мы с Надей уговорили дочь поспать эту ночь при условии, что завтра с утра бабушка отдаст ей третий и четвертый тома.