Собственность и процветание

Институт частной собственности играет ключевую роль и в установлении справедливости в обществе. Это один из главных аргументов в его пользу, однако на связь частной собственности и справедливости указывают крайне редко – главным образом потому, что социальная справедливость понимается как распределение уже существующих благ. Неравенство приравнивается к несправедливости. И все же именно власть частной собственности делает людей ответственными за свои действия в сфере материальных благ. Эта система гарантирует, что люди на практике узнают последствия своих действий. Собственность ограждает нас и, кроме того, окружает нас зеркалами, обращающими на нас последствия нашего собственного поведения. И бережливый, и расточитель, как правило, получат по заслугам. В силу этого общество, основанное на частной собственности, движется к институционализации справедливости. Как сказал профессор Джеймс К. Уилсон, собственность – это «мощное противоядие против необузданного эгоизма»[18].

Собственность – это к тому же и наиболее миролюбивый из институтов. В обществе, основанном на частной собственности, блага можно либо добровольно выменять, либо создать упорным трудом. Пока государство защищает права собственности, блага нельзя просто отнять силой. Более того, общество, правовые институты которого поощряют создание богатства, представляет меньшую угрозу богатству соседей. Напротив, в соседних обществах с коллективной собственностью будут процветать шайки грабителей и налетчиков. Кроме того, частная собственность позволяет стране достаточно разбогатеть для того, чтобы защититься от агрессивных соседей, что снижает вероятность конфликтов.

Частная собственность и рассредоточивает власть, и в то же время защищает нас от насилия. Она позволяет нам составлять собственные планы и использовать информацию, которой располагаем только мы. Она предоставляет нам беспрепятственную свободу действий в рамках автономной сферы. Люди не только получают возможность строить планы, но и в определенной степени оказываются вынуждены делать это. Тем не менее на протяжении большей части ХХ столетия и вплоть до самого недавнего времени большинство стран устремлялось в прямо противоположном направлении. Почти везде власть была централизована, а собственность – национализирована. Там, где эта тенденция достигла предела, – в централизованно планируемых экономиках коммунистических стран – группка «мозговых центров» в центре планировала за всех. Большинство людей превратилось, по сути дела, в бездумные орудия. Вот почему в этих странах установился тиранический режим – государство вступило в борьбу с естественными склонностями людей.

Между собственностью и процветанием существует естественная внутренняя связь. Основой рыночной деятельности является обмен, а когда блага находятся в коллективной собственности, обменять их не так-то легко. Поэтому экономика свободного рынка может быть построена только на базе частной собственности. Права собственности, как отмечают Дэниел Ергин и Джозеф Станислав в «Командных высотах», – это «фундамент рыночной экономики»[19]. Верно и то, что знание о существующем в обществе укладе собственности является предпосылкой экономического анализа, а экономическая теория должна выявить весь спектр влияний именно этого уклада. Частное владение позволяет людям «оценивать» то, чем они владеют (в бытовом и финансовом смысле), и «реализовывать» эту ценность. Это позволяет им решать, сколько предлагать или требовать за то или иное благо.

Связь между процветанием и частной собственностью стали признавать лишь недавно. Долгое время полагали, что плановая и централизованно управляемая экономика может усовершенствовать свободный рыночный порядок. Но оказалось, что распоряжения не обладающих собственностью чиновников не заменяют безбрежного многообразия рыночных оценок и рыночного обмена. Основной экономической иллюзией социализма была вера в то, что планирующие органы способны на это и могут достичь результата, производимого частной собственностью, или даже лучшего, потому что они якобы более справедливы.

Сквозь призму собственности

Взгляд сквозь призму собственности делает понятным неизменное и неожиданное превосходство Запада во второй половине ХХ века после Второй мировой войны. Страны, обладавшие развитой частной собственностью до того, как мир в ней разочаровался, по-прежнему имели реальный рост экономики. А новые постколониальные страны, экспериментировавшие с непроверенными методами, терпели неудачи. Когда Советы оказались у власти, статистические манипуляции представили удручающие достижения коммунизма в приукрашенном виде. И это жульничество продолжалось десятилетиями. Поэтому долгое время марксистская критика частной собственности, в соответствии с которой она была лишь служанкой классовых интересов, казалась вполне обоснованной. Создавалось впечатление, что система централизованного планирования прекрасно работает и без нее. Тем самым подлинная роль частной собственности в экономической жизни затушевывалась. Если уж самый популярный в Америке учебник по экономической теории не далее как в 1987 году утверждал, что «в послевоенный период темпы роста в СССР были в целом выше, чем в США»[20], как можно было говорить, что частная собственность является непременным условием экономического роста?

Сегодня можно с определенной уверенностью утверждать, что величина валового внутреннего продукта (ВВП) СССР и его сателлитов была завышена раз в десять. Приведу один показательный пример. В публикуемые министерством торговли «Статистические обзоры США» (Statistical Abstracts of the United States) включены таблицы, сравнивающие данные о величине ВВП на душу населения в разных странах. В сборнике 1989 года – год падения Берлинской стены! – сообщалось, что в Восточной Германии доход на душу населения выше, чем в Западной (10330 и 10320 долл. соответственно). Из той же таблицы следовало, что в 1980 году в Восточной Германии величина ВВП на душу населения была выше, чем в Японии[21]. Сегодня об этих утверждениях предпочитают не вспоминать.

Проблема не сводится к вопросу достоверности статистики. Специалисты по экономическому развитию и элиты не сумели понять того, какие институциональные условия на самом деле необходимы для экономического роста. Эти условия и до сих пор остаются до известной степени непонятыми. Например, постоянно повторяемый призыв к «демократизации» других стран демонстрирует, что анализ западных политических институтов не продвинулся дальше требования регулярно проводить выборы. Но у демократии, как и у экономики, должны быть свои основы. Демократия не есть нечто такое, что можно пересадить – нагой и беззащитной – на неподготовленную почву анархии и тирании. Это не те условия, в которых развилась демократия в Западном мире, и нет оснований рассчитывать, что для «третьего мира» их будет достаточно.

В 1996 году обложка журнала Economist привлекла внимание читателей к «загадке экономического роста»[22]. Его неизменная асимметрия годами изводила разработчиков экономических «моделей». В этих моделях все время чего-то не хватало. Теперь мы знаем, чего: частной собственности и принципа верховенства права. Мы лишь теперь начинаем понимать, что институциональная структура капитализма не столь «естественна», как думали некоторые. Ее имитация и моделирование оказались делом куда более трудным, чем представлялось. Ее последствия – окружающий нас материальный мир – мы принимаем за данность. Немногие понимают его эволюцию или логически предшествующий ему правовой фундамент. Перуанский ученый Эрнандо де Сото рассказывает поразительную историю о том, что он не мог найти человека, который смог бы растолковать ему правовые основы западной системы хозяйства[23]. В конце концов он пришел к выводу, что такого человека не существует.

18

James Q. Wilson, “A Cure for Selfishness,” Wall Street Journal, March 26, 1997.

19

Daniel Yergin and Joseph Stanislaw, The Commanding Heights (New York: Simon & Schuster, 1998), 377.

20

McCo

21

U. S. Department of Commerce, Statistical Abstract of the United States, 1989 (Washington, D. C.: G. P. O.), 822.

22

“The Mystery of Economic Growth,” Economist, May 26, 1996.

23

Hernando de Soto, интервью с автором, февраль 1989 г.