Собственность и процветание

Поскольку вся выгода от увеличения стада на одно животное достается скотоводу (в виде молока и мяса для его семьи), а все издержки от этого ложатся на всех других скотоводов (любое дополнительное животное вносит свой вклад в истощение пастбища), он решает увеличить свое стадо на еще одно животное. «Но к такому же выводу приходит каждый из скотоводов, использующих общинный выгон». В этом и состоит трагедия. Все стали пленниками системы, вознаграждающей именно те действия, которые в конечном счете ведут к уничтожению жизненно важных ресурсов.

Хардин добавляет, что люди смутно понимали это с очень давних времен, «возможно, с тех пор, как было изобретено сельское хозяйство или частная собственность на землю»[116]. Трагедию могло бы предотвратить установление «частной собственности или нечто похожее на нее по форме», заключает он. Но такого рода решения его не интересовали. Из его позднейших работ ясно, что он предпочел бы насильственно сократить население, чем вводить частную собственность для решения проблемы. В эссе «Права собственности: творческая переработка фантазии» он утверждает, что с годами «концепция» собственности изменилась и нуждается в том, чтобы ее определили заново, «дав своего рода право представительствовать в суде ландышам, деревьям и всем другим великолепным созданиям природы»[117]. Со временем Закон об исчезающих видах в самом деле придал юридический статус почти 950 видам. Но, как мы увидим в главе 19, его непредусмотренным следствием стало увеличение опасности исчезновения для некоторых из этих видов.

Впоследствии предложенное Хардином соединение бесплатного доступа «открыто для всех» и ограниченного доступа, то есть регулируемых общинных выгонов, стало объектом критики. Первое неизбежно ведет к трагедии (и это признано), а вторая ситуация управляема. Эту аргументацию развивал ряд авторов, особенно Элинор Остром в «Управлении общинными выгонами» (1990), Гленн Стивенсон в «Экономической теории коллективной собственности» (1991) и Мэтт Ридли в «Происхождении добродетели» (1996)[118]. В самом деле, использование общинных земель поддается регулированию – можно установить допустимое число пользователей или совладельцев. Овцеводы могут договориться о предельном числе овец в вересковой долине; чтобы сохранить лес, можно распределить квоты на вырубку деревьев. Но эти меры саморегулирования, делающие коллективную собственность приемлемой, в конечном итоге направлены к ее приватизации. Когда право может быть продано кому-то, изначально не входившему в коллектив, – например, право пасти овец на лугу – оно уже индивидуализировано и содержит одну из важнейших черт частной собственности. Остается лишь сделать последний шаг и документально закрепить формальную приватизацию собственности.

Вначале полагали, что, когда вместо одного владельца выступает много партнеров, коллективная собственность делает излишним надзор и контроль. Считалось, что надзор и контроль – выражение эксплуатации правящего класса, а вовсе не реальная экономическая необходимость, порожденная человеческими слабостями. Полагали, что если все станут партнерами, все будут дружно делать общее дело, а прибыли пойдут в общий котел. Однако, когда трудящиеся становятся совладельцами производства, они зачастую перестают трудиться. Обнаружилось, что управляющие стали нужнее, чем когда-либо прежде, чтобы заставить работать отлынивающих от труда совладельцев. Получилось, что коммуна больше всего похожа на армию, в которой всех рядовых произвели в генералы.

«Главное преимущество частного землевладения в том, что легче заметить присутствие постороннего, чем оценить поведение того, кто имеет право находиться на участке, – заметил Роберт Элликсон из Йельского университета. – Отгонять чужаков легче, чем контролировать поведение тех, кто работает на земле. Вот почему управляющим платят больше, чем ночным сторожам»[119]. Действительно, менеджеры – самые высокооплачиваемые члены общества, а сторожа – самые низкооплачиваемые. Чужаков умеют отличать даже собаки, а ни собаке, ни забору ничего не нужно платить.

Идеологические и технические истоки

Проблема безбилетника возникает, когда нечетко определены права собственности. Вот в чем суть проблемы. Но привести к ней могут два совершенно различных ряда обстоятельств. В коммунах вопрос «у кого есть право на что» повисает в воздухе в силу идеологических предпочтений. Совсем иначе обстоит дело там, где технически трудно закрепить выгоды только за теми, кто за них платит. Для разрешения первой ситуации нужно изменить идеологию или человеческую природу, а во втором случае необходимо усовершенствовать технологию. Либо она может оказаться неразрешимой, и тогда возникает необходимость во вмешательстве государства.

Идеологически ориентированные коммуны трудно сохранить, но история свидетельствует, что в неких особых условиях они могут быть устойчивыми. Размер их должен быть достаточно мал, чтобы члены лично знали друг друга. Они должны гореть религиозным пылом или энтузиазмом, обеспечивающим необходимый дух самопожертвования. Пожалуй, полезно и безбрачие, если члены изначально не имели детей и не были разделены на семьи. При соблюдении этих строгих условий проблему безбилетника можно преодолеть. Как мы увидим далее, поразительным примером является Коммуна, основанная в начале XIX века Георгом Раппом и приобретенная одним из первых социалистов Робертом Оуэном. Основанные на принципах коллективной собственности католические, православные и буддистские монастыри существовали столетиями.

Говорят, что гуттериты, протестантская секта анабаптистов, перебравшиеся в Соединенные Штаты в 1870-х годах, доказали необязательность требования о безбрачии. Они придерживались строгой моногамии и признавали лишь общую собственность, и при этом их численность менее чем за сто лет увеличилась с 800 до примерно 28 000 человек. Они живут сельскохозяйственными коммунами по обе стороны канадской границы, преимущественно в штатах Дакота, Альберта и Манитоба. Высокая рождаемость (примерно по девять детей в семье) позволяет им оказывать противодействие снижению численности из-за ухода членов сообщества во внешний мир. У семейных пар есть небольшие отдельные комнаты, но уединение их довольно условно – в двери принято входить без стука. Частная собственность ограничена предметами личного пользования. Трапезы у них совместные, а в течение дня женщины, как правило, отделены от мужчин. Когда численность общины достигает 150 человек, она разделяется, и часть уходит в другое место. Гуттериты говорят на диалекте немецкого языка, и, запретив радио и телевидение, они сохраняют свою автономность от внешнего мира[120]. Но именно их уникальность, а также строгость их норм указывают на то, насколько труден этот опыт. Они – исключение, подтверждающее правило.

Израильские кибуцы стремились достичь примерно такой же цели. Поначалу казалось, что они достигли успеха. Мартин Бубер назвал кибуцы «единственным не провалившимся социалистическим экспериментом»[121]. Еще в начале 1980-х годов Амос Элон мог говорить, что кибуцы реализовали «с большим успехом, чем где бы то ни было, утопическое общество, которое в ограниченном масштабе воплощает благороднейшие стремления человечества»[122]. Однако к 1989 году 3 % израильского населения, проживавшие в кибуцах, накопили более 4 млрд долл. долга[123]. Долги приняло на себя государство, но они стали накапливаться вновь. Небольшое число кибуцев (17 из 277 в начале 1990-х годов) религиозно, и некоторые полагают, что они могли бы обойтись без субсидий. Но политики предпочитают не разделять финансы светских и религиозных кибуцев[124]. Это увеличивает лоббистские возможности всех кибуцев в целом. И, в конечном итоге, значительные государственные субсидии делают недостоверными результаты эксперимента для всех участников.

116

Ibid., 21.

117

Garrett Hardin, “Property Rights: The Creative Reworking of Fiction,” in Naked Emperors: Essays of a Taboo Stalker (Los Altos, Calif.: Wm. Kaufma

118

Elinor Ostrom, Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Action (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990); Gle

119

Robert C. Ellickson, “Property in Land,” Yale Law Journal 102 (1993): 1327-1328.

120

См.: John A. Hostetler, Hutterite Society (Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press, 1974); Karl A. Peter, The Dynamics of Hutterite Society (Edmonton: Univ. of Alberta Press, 1987); William M. Kephart, Extraordinary Groups (New York: St. Martin’s Press, 1976).

121

Martin Buber, Paths in Utopia (Boston: Beacon Press, 1958), 139.

122

Amos Elon, The Israelis: Founders and Sons (Harmondsworth, Eng.: Pelican Books, 1983), 20.

123

Joel Brinkley, “Debts Make Israelis Rethink an Ideal: The Kibbutz,” New York Times, March 5, 1989; Daniel Williams, “Down on the Kibbutz, Israelis Face a Financial Crisis,” Los Angeles Times, May 19, 1989; Gle

124

Из интервью автора с Яковом Кадишем (Тель-Авив) в феврале 1990 г. См.: Tom Bethel, “Is the Kibbutz Kaput?” in Free Minds & Free Markets, ed. Robert W. Poole, Jr., and Virginia I. Postrel (San Francisco: Pacific Research Institute, 1993), 81–90.