Страница 45 из 49
— Тебе не нужно было этого делать, — произносит она. — Это не должно было произойти. Все же было прекрасно.
Я открываю для себя, что выплевывать землю, пока лицо погружено в нее, неэффективно.
Я не могу дышать. Я задохнусь в этой могиле, если не приложу больших усилий, но теперь Минди у меня на спине, давит мне на голову обеими руками, и я, похоже, в заднице.
Мое лицо упирается во что-то. Может быть, в мертвое лицо Терренса. Нас разделяет пленка, но это все равно жутко. Он что, улыбается?
Чувствовал бы он себя отмщенным, если бы знал, что я умру, лежа на нем лицом вниз, или это была бы дополнительная издевка над его смертью?
Я думаю, издевка.
Мне отчаянно нужен воздух.
Какой ужасный способ умереть.
Я как могу пытаюсь вырваться. Быть может, я смягчал свои удары из-за какого-нибудь ненормального чувства, которое я еще не понимаю, но сейчас я почти наверняка пытаюсь сбросить ее с себя и не могу сделать это.
Мне нужно, чтобы она сжалилась надо мной.
Я пропадаю.
Я пропал.
* * *
Я все еще в могиле.
Теперь я сижу, прислонившись к земляной стене. Мое лицо все еще покрыто землей, и я пытаюсь проморгаться. Глаза горят.
Во рту — привкус грязи. Я выталкиваю воздух через нос, пытаясь прочистить ноздри.
Мои руки связаны клейкой лентой.
Минди сидит в могиле вместе со мной.
— Я нашла твой рюкзак в машине, — говорит она. — По крайней мере, я предположила, что он твой, если, конечно, Терренс не таскал с собой набор убийцы, о котором я не знала. Ты довольно неплохо подготовился. — Она выставляет перед собой охотничий нож. — Это на случай более детальной работы над Терренсом?
Это не изобличающее доказательство. Я никогда его ни на ком не испытывал. Но мне все равно не нравится, что она трогает мои вещи.
— Это подарок.
— Не ври мне. Я не позволю тебе разговаривать со мной как с дурочкой. Я хочу, чтобы ты сказал мне, кто ты такой.
Мои ноги тоже связаны клейкой лентой — лодыжки замотаны так, словно на это ушло полрулона. Раз уж я не смог победить Минди, когда пытался поймать ее, безоружную, с помощью лопаты, маловероятно, что смогу повернуть ситуацию в мою пользу, когда я беспомощен, а у нее есть нож.
— Я никто.
— Ты не никто. — Она вытирает свои глаза, красные и опухшие. — Я не умею мучить. Я никогда этим не занималась. Ни малейшего представления, как причинить кому-то максимум боли, но я могу резать и ломать что-нибудь, пока ты не заговоришь. Не заставляй меня, пожалуйста, это делать.
— Я никто, — настаиваю. — Твой парень натягивал мою девушку, и я его убил. Вот и все.
Она не нашла ничего такого, что противоречило бы моей истории. Она совершенно нелогична.
— Все, если не считать того, что ты пытался меня убить.
— Мне нужно было подчистить концы. Ничего личного.
— Конечно. С чего бы убийство должно быть чем-то личным, а? — Она вертит нож, перебрасывая его из одной руки в другую. — Я не говорю, что между нами что-то было. Никаких искр. Ничего такого, что бы нас держало вместе после похорон Терренса. Но… тебе не нужно было трогать меня. Честное слово, не стоило.
— Извини.
— Не извиняю.
— Нет, я серьезно, ей-богу.
Хотел бы я, чтобы она связала мне руки за спиной, ведь тогда удалось бы незаметно попытаться освободиться и застать ее врасплох. Но руки у меня на коленях. Если бы я мог закинуть их ей на шею, может быть, что-нибудь и вышло бы, но маловероятно.
— Я не собираюсь тут распускать нюни, — говорит она. — Просто хочу, чтобы ты знал, что не стоило этого делать.
— Я знаю. Это была ошибка.
— Расскажи мне правду, почему ты убил Терренса.
— Я уже рассказал.
— Ты и вправду собираешься заставить меня это сделать? Вместо того, чтобы дать прямой ответ, ты вынуждаешь меня выпытывать его из тебя.
— Я не знаю, что тебе сказать. Если ты считаешь, что именно это нужно сделать, если ты дошла до того, что хочешь вынудить меня дать тебе информацию, которой у меня нет, тогда я никак не смогу тебя остановить.
Она снова вытирает глаза. Слеза бежит по щеке, оставляя узкую полоску на грязи, в которой измазано ее лицо.
— Тогда позволь мне убедиться, что я на сто процентов правильно тебя поняла, — говорит она слегка надтреснутым голосом. — Ты сознательно решаешь не отвечать на мой вопрос, и, таким образом, я вынуждена буду пытаться заставить тебя говорить. Все верно?
— Не сваливай все на меня, — говорю я ей. — Если хочешь резать меня, это все на тебе. Это твой выбор. Если ты считаешь, что у тебя потом будут проблемы, если тебе кажется, что это будет преследовать тебя, тогда, может, не стоит этого делать.
Заметила ли она, что я вспотел?
А это важно? Невиновный человек потел бы в таких обстоятельствах.
Минди выглядит печальной. Не просто смирившейся с тем, что ей придется сделать, а неподдельно печальной.
Она подносит лезвие ножа к моему левому глазу.
— Я Убийца Обухом, — выпаливаю я.
Я плохо переношу боль, когда она моя.
Она недоверчиво усмехается.
— Так вот ты кто! Какого черта я раньше не додумалась?
— Ты меня знаешь?
— Конечно, знаю. Ты серьезно думаешь, что я, живя с Терренсом, ничего не знала об Убийце Обухом? Он использовал эту историю, чтобы подкатить ко мне в баре.
— Я сказал тебе, кто я. Убери, пожалуйста, нож.
Она опускает нож, но не прячет его.
— И что, он тайно пытался выследить тебя, и тебе пришлось убить его до того, как он раскрыл твое настоящее имя?
— Не так изощренно.
— Месть?
— Да.
— Месть за то, что он рассказал полиции, как случайно обнаружил тела убитых тобой людей?
— Да.
— А ты считаешь, что он не должен был ничего рассказывать? Что ему следовало просто продолжить свой вечер, словно ничего не произошло?
— То, что сделал я, не имеет ни малейшего отношения к нравственной составляющей того, что сделал он. Он разрушил мою жизнь. Вот и все.
— Но в этом же нет никакого смысла.
— Его там и не должно быть.
— Я предпочитаю вещи, в которых он есть.
Она снова начинает играть с ножом. Я уже буквально мечтаю, чтобы она убрала его.
— Ты меня отпустишь? — спрашиваю я.
— Не знаю.
— Ты же не хочешь иметь на совести убийство человека. Даже такого, как я.
Она снова приставляет нож к моему глазу.
— Не торопи меня. Будешь торопить, я поддамся импульсу, а мой импульс — убить тебя. Так что не надо, черт возьми, меня торопить.
— Извини.
— То есть, по сути, ты мне сказал, — говорит она, еще ближе поднося нож к моему глазу, — что убил человека, которого я люблю, отца моего ребенка, никогда меня не обманывавшего.
Я слегка начинаю паниковать.
— Он обманывал тебя. Ты знаешь, что это так.
— Нет, я подозревала, что это так. Я думала, именно это он сегодня и делал. Но он не делал.
— Делал. Клянусь.
— С кем?
— Этого я не знаю. Но я знаю…
— Ничего ты не знаешь. Он мог быть полностью невиновным.
— Он же ударил тебя.
— Но смерти он за это не заслужил.
— Не согласен.
— Ты его убил, потому что ты психованный серийный убийца. Ты не восстанавливал никакой справедливости. Ты просто чудовище, садист.
Рядом с моим глазом нож. А я даже не смог бы воткнуть его в чей-нибудь глаз. Нужно, чтобы она убрала нож куда-нибудь, иначе я лишусь глаза.
— Я тебя люблю, — говорю я ей.
— Что?
— Я бы мог убить тебя, как только ты села в мою машину… Черт, да я мог это сделать, как только ты зашла на склад. Но я этого не сделал. Обычно я свои чувства не понимаю, а вот это понимаю. Я люблю тебя.
Это неправда. До того, как она ткнула меня лицом в грязь, я, быть может, испытывал к ней легкое влечение, но теперь нет.
Нож она не убирает.
— Да пошел ты, — говорит она.
Должен отметить, что, скорее всего, это ответ, который я заслужил.
Наконец Минди опускает нож.