Страница 33 из 79
…в таких делах не прячутся…
…да только все серьезней оказалось… куда как серьезней…
Монетка пальцы кольнула.
И успокоилась.
Стала обычным злотнем.
- Я рад, что мы верно поняли друг друга, - хозяин поднял высокую банку, в которой бултыхался шар глаза на ниточке. – Уезжай.
- А…
- Когда ваша следующая встреча? В понедельник, если не ошибаюсь?
Антипка кивнул.
- Вот и отлично… она же не видела лица твоего?
Он покачал головой. Вот значит… а может, ошибся Антипка? Надумал себе страхов… это бывает… с кем поведешься. Бабы-то и тени своей сторожатся, вот и он… приглянулась мужику девка… или деньги ейные… что сам знакомится не пошел?
Оно и понятно.
Генеральше этакий женишок, со склянками да чучелами, и даром не нать, и с приплатой не нать. Вот и…
…а девка?
…так оно голову бабе закружить не каждому дано. Пусть этот вон и не старый, и собой хорош – крепко сбит, беляв и синеглаз, но говорить не умеет. Каждое слово вымучивает. А бабы молчаливых сторонятся. Им слова нужны, что воздух, и главное, правильные.
Антипка вот умел заговаривать. А этот… эх, сведет девку, правда, не понять, под венец или в постелю, но это уже не Антипкино дело.
- Я… свободен? – сглотнув от нахлынувшего облегчения, спросил он.
- Свободен, свободен, но уезжай.
- К-куда?
Хозяин пожал плечами.
- Куда хочешь. В Познаньск. В Лепель… в Хольм…
От не было печали. Чего Антипке в этом егоном Хольме делать? Там, сказывали, все иначей. Нет уж, найдется у него куда отбыть… в Лепель? Нет, лучше в Кузьминск. Городишко небольшой и немаленький, самое оно, а главное, что имеется там отделение гномьего банку, где в тиши и покое прирастают жирком процентов Антипкины капиталы.
И так легко стало на душе…
…все еще у него будет.
…и вдовица… иль девица какая, из тех, что заневестились… и дом свой, и семействие, и кофий по утрам, и жилет полосатый, супругою законною дареный…
Он вышел, сжимая монету в руке, и лишь на улице опомнился, сунул в кошель.
…и отбыл немедля, благо, чемоданы еще продать не успел, а вещей у него немного было. Да на станции, уже после того, как на билет потратился, выяснилось, что отбудет карета с опозданием. С осью какая-то беда приключилась.
Опозданий Антипка не боялся.
Да и был на вокзале зал для людей солидных, к коим он себя причислял, с креслами мягкими, столиками да квасом темным, который в холодных кружках подавали. Правда, квасу Антипка так и не дождался.
Умер он легко, в полусне. В том сне, где он, Антипка, подхвативши подол длинного цветастого платья, бежал по летнему лугу, боясь опоздать.
Успел.
Глава 9. Где случается важное знакомство
Я жил надеждой. Но недолго.
Откровения неизвестного поэта, начертанные гвоздем на стене некоего заведения, весьма в городе известного.
Не спалось.
И не петухи, в кои-то веки замолчавшие, будто почуявшие настроение воеводы, странную меланхолию, прежде не свойственную ему, были тому виной.
Ночь.
Тиха и прекрасна.
Звезды россыпью. Крупные, отборные, можно сказать. И луна промеж них, что серебряная бляха на подвеске. Дождь вот перестал… и хорошо такой ночью гулять где-нибудь в парке, стихи сочиняя. Себастьян поскреб шею.
Стихи…
А ведь давненько он… и сейчас в голову только и лезло преглупое:
- Тихо в ночи. Не поют сарычи, - в полголоса продекламировал Себастьян. Потом задумался о том, кто такие сарычи и отчего ж им не поется в ночи.
Внизу протяжно заскрипели половицы. Значит, не один он бессонницей маялся. Да ну их, этих сарычей, пусть не поют, раз неохота, а вот Себастьяну очень даже охота, не столько петь, сколько поговорить с кем-нибудь, кто выслушает.
И языком мести не станет.
Он спустился в гостиную, которая по ночному времени была темна. Панна Гжижмовска устроилась в кресле-качалке. И трубку свою достала, и табачок.
- Что, совесть гложет? – поинтересовалась она пресветским тоном. И поплотней запахнула полы байкового халату.
Неприлично, однако. С другой стороны, панна Гжижмовска не в том возрасте, чтобы репутации ее можно было нанести существенный урон.
- С чего вы решили?
- Так не спится же… пришел еле-еле на ногах стоял. Я уж подумала грешным делом, что как уснешь, то и колоколом не добудишься…
Себастьян вздохнул. Верно подмечено. Он и сам надеялся, что сон его будет глубок, крепок и продлится хотя бы часов восемь. Но стоило лечь и закрыть глаза…
…трактир.
…тайник.
…и голос его обманчиво-ласковый, таким, верно, говорят опереточные злодеи, невинных дев соблазняя. Подобною девой себя Себастьян и ощущал.
- Совесть, - признался он, устраиваясь во втором кресле. Камин бы распалить, сидеть у камина было б куда интересней. И теплее, потому как в доме сквозило изрядно. И сквозняки эти порождали этакую иллюзию жизни: то вздохи, то скрипы, то шорох тяжелых занавесей.
- Крепко гложет?
- Да не то, чтобы гложет… я ничего дурного не сделал… и не собираюсь, - прозвучало как-то не уверенно. И панна Гжижмовска хмыкнула. – С Хольмом дружить собираемся…
- Ну это понятно…
- Как это?
- Ты, Себастьянушка, конечно, человек занятой, - она пыхнула дымом, едким, злым, от запаха которого в носу засвербело, - но газеты читать надо…
- Ничего хорошего в них не напишут, - вяло возразил Себастьян.
- Так важно не то, что напишут, а то, чего не напишут. Скажем, вот уж пару недель как ни одной гадости про соседей. «Охальник» и тот помалкивает. А в позапрошлом месяце писал, что цыгане наших младенцев воруют и в Хольм переправляют, на жертвы, стало быть…
Эту статейку Себастьян помнил распрекрасно, как и собственное двойственное чувство, когда разум подсказывал, что верить этакому пасквилю не стоит, а сердце ухало, ибо написано было умеючи, с душою.
- Глупости все это, конечно, - панна Гжижмовска сделала глубокую затяжку и застыла.
Старуха.
Некрасивая.
Не пытающаяся даже быть красивой. А ведь и не старуха, если подумать. Немногим она старше панны Белялинской, только та набелена, нарумянена, при прическе и платье поплиновом. Бантики. Фижмы или что там еще… а панна Гжижмовска волосы, щедро сединой сдобренные, зачесывает гладко, закручивает на затылке клубочком, в который две спицы втыкает.
И платья она носит, да только… простые?
Скучные?
Или скорей практичные?
Но и не в них дело, а в морщинах. И в глазах усталых, заглянешь в такие и видно – много человек пожил, устать успел, и давно уже ничто не держит его в этом мире. И не ушел он единственно потому, что не привык поддаваться слабости…
- Налюбовался? – она кривовато усмехнулась. – Учился бы ты, Себастьянушка, мысли прятать. Здесь прочтут, извратят и виноватым оставят… глупости, да… младенчиков, конечно, крадут, не без того… и цыгане тут отметились, но в Хольм везти… граница шумных грузов не любит, это первое, а десяток-другой младенчиков утихомирь поди… магия? Почуют сразу. По ней-то ходоков и ищут, потому и опытные, не один год прожившие, магии сторонятся и в обычное жизни, чтоб не зацепить случайно. Да и нужны Хольму нашие младенцы, как нам ихние собаки. Своих девать некуда.
- Вы так говорите…
- Как есть, так и говорю… таких же статеек появлялось, почитай, каждую неделю… то младенцы, то девственницы распрекрасные, то вот колдовки от них лезут и молоко в коровьих сиськах творожат. Диверсии, стало быть, учиняют…
- Колдовки…
- Лезут, Себастьянушка, лезут, не без того… от них к нам, от нас к ним… и диверсии учиняют… тут уж как оно повелось… только коровьи сиськи им без надобности. Как и нам. Дело в другом, - покачивалось кресло. Скрипел старый паркет. И сизый дым наполнял комнату. Клубками ложился он под ноги, ковром невесомым.
И было в этом что-то донельзя правильное.