Правило Рори

Через три месяца появился Сидней и сказал, чтобы Найджел сворачивал все, чем занимался эти девяносто дней. «Как же, – начал протестовать тот, – я только подобрался к многообещающему результату». Сидней потрепал Сэйерса по плечу: «Ваш результат никому не интересен, вообще все, чем вы занимались эти три месяца, можете отправить в корзину. Мы присматривались к вам. Теперь начнется настоящая работа». Потом Сэйерс узнал, что провел три месяца в аквариуме для начинающих, он с трудом поборол в себе злость, когда представил взгляды и обмен мнениями о нем совершенно неизвестных людей, которые анонимно решали, подходит он или нет.

Но и настоящая работа до поры не носила никаких признаков секретности, только сотрудники умолкали иногда на полуслове или смотрели на Сэйерса с сочувствием, а может, ему так казалось – в душе поселилось недоверие после истории с аквариумом.

Как-то после работы, когда вместо долгих дождей небо розовело перистыми облаками, к машине, у дверцы которой, задрав подбородок, Сэйерс любовался конскими хвостами над головой, приблизился Сидней с едва различимой улыбкой. Ничто не изменилось в Сиднее со времени их первого знакомства, только в зрачках изредка посверкивали металлические искры и еще, часто не слушая Найджела, Сидней думал о своем, чего раньше себе не позволял.

В тот тихий вечер, с просохшими наконец небесами, расцвеченными радужными красками, будто растворили гигантскую перламутровую раковину, Сэйерс впервые услышал об острове.

Сидней говорил буднично, отрывисто, поездка представлялась делом обычным, даже рутинным. О птицах Сэйерс ожидал услышать меньше всего. Сиднею с трудом давался разговор, пересыпанный специальными терминами; видно было, что он готовился заранее и, похоже, пересказывал чужие соображения, стараясь припомнить важное и не упустить мелочи, а может, вовсе и не мелочи, так как Сидней ничего не смыслил в предмете разговора.

Мужчины попрощались. Сидней одарил Найджела своей акварельной улыбкой и зашагал к приземистому зданию без табличек, спрятанному в стороне от дорог, все подъездные пути к которому кругло краснели «кирпичами».

Сэйерс снова залюбовался небесами, досадуя, что его прервали: услышанное произвело впечатление странное, вызвало недоверие и пока еще вялое смятение, Найджел даже подумал, не пьян ли Сидней, и поглядел тому вслед, но фигурка превратилась в крохотную, и нельзя было с уверенностью сказать, покачивает его собеседника или нет.

С тех пор в жизни Сэйерса все изменилось.

Остров занял наибольшее место в его делах, и вскоре он и представить не мог, что недавно жил, не знал и не помышлял о клочке скалистой суши посреди океана.

Отбыл Сэйерс из полузаброшенного порта на западном побережье. Военный корабль, выкрашенный белой краской, блистал на солнце; яркие флажки, рекламные щиты, ни одного орудийного ствола – все продумано именно так, чтобы судно ни с берега, ни с воздуха ни в коем случае не казалось военным, однако его профиль и надстройки даже Сэйерса не могли ввести в заблуждение.

Через три дня пути корабль доставил Сэйерса на авианосец, с палубы из оранжевого круга поднялся вертолет, через час лета Найджел Сэйерс впервые увидел остров.

– …Тасмат сарвешу калешу мам анусмара юдхья ча май арпита мано буддихир мам эвайшьясай асамшаях!

Тревор Зкклз порозовел. Сейчас он вытянет длинный палец и уткнет в потолок. Упаси бог нарушить молчание в этот миг, Рори внимательно следил за Экклзом и, чтобы не слышать шуршание чужого языка – сарвешу, асамшаях, калешу, думал только о конверте и предстоящей работе.

Тревор Экклз поднял палец, нацелил в середину потолка. Рори с трудом припоминал, когда же родители таскали его в храм божий последний раз? Он видел бескровную длань священника, просунутую в прорезь бархата, исповедующуюся девицу, скорее всего продавщицу. Когда же это было? Устрашающе давно, алтарь пугал великолепием, многоламповые люстры высвечивали Евангелие в серебряном окладе, вознесенное над головой священника, коленопреклоненную паству. Рори вздрогнул, явственно ощутив гомон молящихся, щекочущий нос запах свечей – воспоминания наплывали из прошлого, а в настоящем притягивало только одно – конверт и Тревор Экклз, раскрывший тонкогубый рот с голыми шейками передних зубов.

– …Поэтому, Арджуна, ты должен всегда думать обо Мне в образе Кришны и в то же время выполнять свой долг – сражаться. Посвятив Мне все свои действия и сосредоточив на Мне свой ум и интеллект, ты достигнешь Меня без сомнения!

«Без сомнения, конверт распечатан – Экклз доволен», – Рори пошевелился в кресле, стараясь не скрипеть уставшим под его тяжестью железом.

Сейчас Экклз начнет сетовать: «Рори, как можно не знать ни единого текста, что же ты говоришь людям? Это важно, Рори, напряги память, черт возьми!»

Инч ошибся, Экклз предпочел продолжить. Тревор бережно перелистал страницы, склонил голову чуть набок, как поэт, читающий свои любимые стихи, – челка перекосилась:

– …Саттват саньяджаяте гьянам раджасо лобхаэва ча прамада – мохау тамасо бхавато гьянам эвача, – Экклз бросил взгляд на брызнувшую зеленью сигнальную лампу селектора и отключил прибор. – Я могу и ошибаться, но из гуны добродетели развивается подлинное знание, из гуны страсти развивается жадность, и из гуны невежества развиваются глупость, безумие и иллюзии, – Экклз захлопнул пухлый томик. – Что из сказанного касается тебя, Рори? Первое – Арджуна, ты должен сражаться за меня. И второе – иллюзии, Рори, недопустимы!

Инч кивнул, темные точки от капель дождя на шляпе высохли – Рори сидел у Экклза долго.

Из окна донесся шум. Экклз нажал включение селектора:

– Что там? – В выражении лица Экклза не осталось ничего, что свидетельствовало бы об общении с богом всего минуту назад.

Селектор пискнул неожиданно живо:

– Единоверцы, сэр, кажется группа из Самоа.

Мерное пение, заунывное, скорее речитатив, вползало с улицы: хари Кришна, хари хари, Кришна Кришна…

Экклз резко отключил селектор, рука Тревора скользнула вниз.

Конверт! Рори подался вперед. Распечатан! Рори бережно упрятал конверт на груди и поднялся. Экклз кивком отпустил его. Рори вышел в коридор и, опасаясь камер, не рискнул заглянуть в зеркало; лицо его раскраснелось, лоб блестел, волосы лежали уже не так гладко, как до прихода к Экклзу.

В конверте на цветном слайде лицо человека в фас и в профиль и более ничего. Дома у Инча в другом конверте, отправленном по почте, другой слайд – на нем имя и фамилия, всего одна строка. Если бы с Рори что-либо случилось по дороге и конверт попал в чужие руки, новые владельцы увидели бы лишь фото мужчины средних лет, напоминающего гранда горделивостью взора, орлиным профилем и холеной эспаньолкой времен Великой армады, – людей с такими лицами в стране тысячи. Если бы Рори добрался до дома, то, вставив в проектор оба слайда, запомнил бы накрепко лицо и имя человека, сразу же уничтожив оба слайда. На следующий день, заехав в фирму и не навещая Экклза, Инч у дежурного внизу узнал бы адрес. Адреса готовили одни люди, имена – другие, фотопортреты – третьи. Эти люди никогда не встречались. Остальное предстояло Рори.

Воскресное приложение газеты «Ивнинг пост»:

Двадцать лет назад группа исследователей Гринтаунского института высадилась на отдаленных островах Тихого океана, для того чтобы наблюдать за поведением морских птиц крачек, альбатросов, чаек.

Справка. Подготовлена сотрудником проекта Найджелом Сэйерсом: «Крачки отличаются от чаек более стройным телосложением и короткими изящными ножками. Относительно длинный вильчатый хвост, тонкий клюв, узкие крылья и легкий маневренный полет (здесь и далее подчеркнуто мной. – Н. С.) придают им особую элегантность. Речная, или обыкновен ная, крачка (Sterna hirundo) имеет в брачном наряде блестящую черную шапочку, верхняя сторона туловища и крыльев светло-серая, ноги и клюв красные, причем клюв с черным концом. Гнездо несложное, представляет собой ямку в песке со скудной подстилкой из травинок или вовсе без нее, может также гнездиться в наносах тростника. Распространена в Европе, Азии и Северной Америке, на зиму отправляется в далекий путь к югу. Полярная крачка (Sterna paradisea-macrura) весьма схожа с речной, но хвост у нее более длинный, а клюв сплошь красный. Распространена циркумполярно. Известна весьма протяженными сезонными миграциями. Поскольку зимовки находятся у берегов Антарктиды, то часть птиц проделывает ежегодно путь до 36 тысяч километров».