Страница 4 из 18
– Почему он держит лук наизготовку? – поинтересовался легионер.
– Он боится, что у него украдут воду.
– Скажи ему, что я не ворую воду, я просто… испытывающий жажду путник.
– У нас не принято делиться водой с римлянами! – крикнул Давид, выходя из своего укрытия с луком и целясь в легионера.
– Опусти лук, – рассердился Шимон. – Ты так кого-нибудь поранишь! И брось нам один бурдюк, ясно тебе?
Ошеломленный резким тоном своего наставника, Давид попятился и занялся поклажей, уложенной на одном из верблюдов. Центурион, не проронив ни слова, лишь издали наблюдал за ним.
– Прости моего сына, – обратился к нему зелот. – Он чаще имеет дело с козами и баранами, чем с людьми. Ты направляешься в Тибериаду[5]?
– В Дамаск. Я ищу, где остановиться на ночлег. Я не покидал седло весь день, и… один бедуин, который повстречался мне на пути, сказал, что в тысяче шагах отсюда есть ферма. Ты знаешь, где она находится?
Толстый бурдюк из козьей шкуры упал к ногам Шимона. Зелот поднял его и протянул гостю:
– Могу я узнать твое имя, центурион?
– Лонгин. Римский трибун[6]. Бывший центурион Третьего Галльского легиона.
– Что стоит в Эмесе?
– Да, в Сирии.
Когда офицер запрокинул голову, поднося бурдюк ко рту, Шимон заметил на внутренней стороне его запястья татуировку ’IXΘΥΣ[7]. Эта надпись, которую назаряне использовали как тайный знак, взволновала зелота и заставила его относиться к римлянину с максимальным почтением. Шимон воспользовался теми несколькими мгновениями, пока странник утолял жажду, чтобы рассмотреть его снаряжение. На римлянине не было формы, но детали его экипировки, такие как составной парфянский лук, говорили о том, что это бывший военный. Щит из бронзы и меди, пристегнутый за седлом, совсем проржавел, а вмятины на нем свидетельствовали о жестоких сражениях, в которых легионеру довелось принимать участие. Но все эти отметины были старыми. Что же касается меча, то, хоть он когда-то и выпустил немало кишок, на этот раз ему хватило благоразумия не покидать ножен. Ни на его рукоятке, ни на ножнах не было следов запекшейся крови.
– Меня зовут Шимон, – сказал зелот. – А имя этого дикаря Давид. Он добрый малый. Собаки, которые лают, не самые опасные. Я отведу тебя на ферму. Твою лошадь тоже следует покормить.
Шимон развернулся и отправился к верблюдам. Как только он подошел к Давиду, юноша запротестовал, говоря вполголоса:
– Что с тобой? Это же римлянин, ты ведь не собираешься…
– Он тебя видел, Давид. У меня есть два варианта: убить его либо оказать гостеприимство.
– И какой же ты выберешь?
– Тот же самый, какой выбрал бы твой отец.
3
Перед всадниками показалось пастушье жилище из глиняных кирпичей, обмазанных известью. Оно настолько сливалось с общим пейзажем, что издали его трудно было заметить. Странник, ехавший по одному из проходящих здесь торговых путей, вполне мог бы принять его за мираж. Окруженная ущельями глубиной до ста метров, защищавшими ее от сильных ветров, ферма была неприметным строением, к которому не так-то просто было добраться. Терраса, над которой было натянуто полотно из козьей шерсти, соединяла главное строение с овчарней, где стояли с десяток баранов.
Давид спрыгнул с верблюда и потянул за поводья верблюда своего наставника. Он быстро заставил животное стать на колени, а потом и улечься на живот. Шимон перекинул ногу через седло и ступил на землю, после чего подошел к гостю, также успевшему спешиться, и заявил:
– Я отведу тебя в овчарню, там тебя никто не побеспокоит.
– Это очень любезно с твоей стороны.
– Давид позаботится о твоей лошади.
– Нет! – выкрикнул юноша, не сводя глаз с римлянина.
– Да, – возразил Шимон.
– Не стоит, – прервал его Лонгин, поглаживая по гриве своего чистокровного скакуна. – У моей лошадки и у меня есть свои привычки.
Он повернулся к Давиду и пристально посмотрел на него. Мальчик выдержал его взгляд, ненависть переполняла его. Заметив это, Шимон поспешил вмешаться:
– Сними поклажу с верблюдов, Давид, и отнеси-ка один бурдюк с водой матери.
Его подопечный ничего не ответил, он был слишком занят рассматриванием «гостя».
– Давид! – прикрикнул Шимон.
Юноша с презрением сплюнул на землю и, развернувшись, пошел заниматься привезенным грузом.
Зелот тем временем повел приезжего в овчарню.
– Если ты не сильно проголодался, подожди захода солнца. В это время хозяйка разводит огонь в печи, и имей в виду, она очень строга к опоздавшим.
– Мне бы не хотелось злоупотреблять твоим гостеприимством, – ответил центурион, не отрывая взора от окон главного строения. В одном из них был виден женский силуэт. – Но… я рад им воспользоваться, – согласился он.
Когда Шимон отворил дверь, Мария уже готовила ужин в большой комнате.
– Что-то вы запаздываете, – проговорила она, не оборачиваясь. – Вы решили попоститься?
– «Ешь, когда голоден, пей, когда испытываешь жажду», – отозвался Шимон, улыбаясь. – Так сказано в трактате Берахот[8].
– Но у Марии свои правила. Сандалии следует снимать при входе.
– Слушаюсь, – промямлил зелот, словно послушный ученик.
Он смотрел на свою невестку с нежностью брата. Всевышний был милостив по отношению к ней. Она настолько красива, что ей не стыдно появляться на людях. Складки ее туники из мягкой ткани выгодно подчеркивали ее фигуру, а золотистый свет от светильников – ее утонченный профиль. Черные непослушные волосы выбивались из-под платка, который едва сдерживал их в стремлении высвободиться.
Вскоре вошел и Давид с бурдюком воды в руках. По всему было видно, что он раздосадован и пытается это скрыть.
– А разве римлянин будет ужинать с нами? – спросил он.
– Что-что? – не поняла Мария.
– Это бывший центурион, – объяснил Шимон. – Он направляется в Дамаск, и я предложил ему…
– Ты совсем сошел с ума?
– Правильно, мама, – буркнул парень.
Зелот присел за стол и стал ковыряться в блюде с кузнечиками в соленой корочке, на котором лежал и ячменный хлеб.
– Он что, видел Давида? – взволнованно спросила женщина.
– Да, видел, сестричка. Но он – человек, принявший истинную веру.
– Язычники не могут принять истинную веру.
– Я же говорю тебе, он такой же, как ты, а на внутренней стороне его запястья я видел татуировку ’IXΘΥΣ…
Не успел он договорить, как кто-то тихонечко постучал. Шимон поднялся, чтобы встретить входящего, и произнес:
– Мария, это – Лонгин, наш гость. Я пригласил его разделить с нами наш скромный ужин.
Центурион подошел ближе, и стало видно его лицо. Как только Мария встретилась с ним взглядом, она побледнела и выронила из рук оловянную чашу, которую собиралась поставить на стол. Медовые лепешки, лежавшие в ней, разлетелись по полу.
– Что с тобой, Мария? – забеспокоился Шимон.
Чтобы устоять на ногах, она схватилась за край стола. Смущенный Лонгин прочел такую же враждебность во взгляде женщины, как и во взгляде ее сына.
– Позвольте мне… объяснить вам… – запинаясь, промямлил он. – Я пришел сюда, чтобы попросить у вас…
– Я не хочу видеть в своем доме этого человека, – проговорила Мария ледяным тоном, который ее сын и деверь слышали впервые в жизни.
– Но, в конце концов… – запротестовал Шимон.
– Я уже все сказала, – отрезала она.
Лонгин повернулся и вышел, понурив голову.
– Что с тобой, сестричка?
Не обращая внимания на замечание зелота, Мария присела напротив сына и пробормотала:
– Тот, кто ест, не благословив пищу, совершает святотатство. Давид, а где твое благословение?
Снова пораженный реакцией матери, юноша зажмурился и пробормотал:
– Благословен будь, Всемогущий наш Господь, посылающий хлеб на землю…
5
Город в Галилее.
6
Военный трибун – командная должность в составе римского легиона.
7
Ихтис (др. – греч. рыба) – древний акроним (монограмма) имени Иисуса Христа, состоящий из начальных букв слов Иисус Христос Сын Божий Спаситель.
8
Трактат Талмуда.