Страница 5 из 30
Ганс Касторп обрадованно и недоумевающе улыбнулся.
- То есть как?.. Что вы имеете в виду, господин Сеттембрини? Гранат? Разве его подавали? Я никогда в жизни... Впрочем, да, я однажды пил гранатовый сок с зельтерской. Мне он показался приторным.
Итальянец, который уже обогнал его, обернулся и отчеканил:
- Случалось, что боги и простые смертные спускались в царство теней и находили путь обратно. Но обитатели аида знают, что однажды вкусивший от плодов их царства навсегда остается им подвластен.
После чего проследовал далее в своих неизменных светлых клетчатых брюках, даже не взглянув на Ганса Касторпа, которого, как ему представлялось, да и на самом деле в какой-то мере "сразил" подобной многозначительностью; хотя молодой человек, язвительно фыркая над тем, что итальянец мог это подумать, бормотал себе под нос:
- Латини, Кардуччи, Футти-нутти, Спагетти - оставь меня в покое!
Все же он был очень доволен и взволнован тем, что итальянец заговорил с ним: ибо, несмотря на свой трофей, на хранимый у сердца зловещий могильный сувенир, привязался к господину Сеттембрини, высоко ценил его общество, и мысль, что тот раз и навсегда его покинет и от него отвернется, была тягостнее и страшнее, нежели чувство мальчишки, на котором в школе поставили крест и который, подобно господину Альбину, наслаждается преимуществами своего позора. Однако сам вступить в разговор с ментором он не решался, а тот с этим не спешил и лишь много недель спустя опять подошел к трудному воспитаннику.
Произошло это, когда волны времени, набегающие с неизменной монотонной размеренностью, принесли пасху, которую и отпраздновали обитатели "Берггофа", как праздновали и строго соблюдали все этапы и отрезки года, чтобы хоть чем-то нарушить сплошную вереницу дней, похожих один на другой. За первым завтраком больные обнаружили подле своего прибора букетик фиалок, за вторым завтраком каждый получил по крашеному яйцу, а обеденный стол был празднично уставлен зайчиками из марципана и шоколада.
- Приходилось ли вам, tenente*, или вам, инженер, когда-нибудь совершать путешествие по морю? - спросил Сеттембрини в гостиной, с зубочисткой в руках подходя к столику братьев... По примеру большинства больных, они в тот день сократили на четверть часа обязательное послеобеденное лежание и расположились тут за чашкой кофе с коньяком.
______________
* Лейтенант (итал.).
- Эти зайчики и крашеные яйца напоминают мне жизнь на большом океанском пароходе, когда неделя за неделей видишь лишь небо да воду, соленую пустыню; комфортабельность обстановки лишь поверхностно позволяет тебе позабыть об окружающих ужасах, но в глубине души тебя по-прежнему гложет тайный страх... Я узнаю и здесь тот же дух, с каким на борту такого ковчега свято отмечают все праздники на terra ferma*. Это мысль об оставшемся за бортом мире, сентиментальная приверженность к календарю. На суше сегодня как будто пасха? На суше сегодня празднуют день рождения короля? И мы тоже празднуем, как умеем, мы тоже люди... Разве не так?
______________
* Суше (итал.).
Братья полностью с ним согласились. Да, да, это именно так. Умиленный тем, что Сеттембрини заговорил с ним, и подстегиваемый нечистой совестью, Ганс Касторп неумеренно восторгался сравнением, находил его в высшей степени тонким, замечательно верным, образным и всячески льстил Сеттембрини. Конечно, комфорт океанского парохода лишь поверхностно, как пластически выразился господин Сеттембрини, заставляет забыть об окружающей обстановке и о ее опасностях, и есть в этом утонченном комфорте, взял бы он на себя смелость добавить, даже что-то легкомысленное и вызывающее, нечто сходное с тем, что древние называли Hybris* (даже древних цитировал он из желания понравиться) или нечто вроде "Я - царь вавилонский!"{23} - словом, нечто кощунственное. А с другой стороны, роскошь на борту парохода знаменует также (он так и сказал "знаменует") и величайшее торжество человеческого духа и человеческого могущества, ведь тем, что человек выносит эту роскошь и комфорт на соленые хляби и смело умеет их там отстоять, он как бы попирает ногой стихии, подчиняет необузданные силы природы, а это знаменует победу человеческой цивилизации над хаосом, если можно так выразиться...
______________
* Надменность, высокомерие (греч.).
Господин Сеттембрини внимательно его слушал, скрестив руки и ноги, с изяществом поглаживая зубочисткой свои красиво закрученные усы.
- Весьма примечательно, - сказал он. - Ни одного сколько-нибудь связного суждения, ни одной отвлеченной мысли человек не выскажет без того, чтобы не выдать себя с головой, бессознательно не вложить в них все свое "я", не передать символически лейтмотив и исконную проблему всей своей жизни. Так вот и вы сейчас, инженер. То, что вы сказали, поистине шло из самых недр вашего существа, и даже этап, на котором вы в данное время находитесь, выразился в нем весьма поэтически: это все еще этап человека экспериментирующего...
- Placet experiri! - воскликнул Ганс Касторп, с улыбкой кивая и произнося на итальянский лад букву "с".
- Sicuro*, если речь идет о почтенной страсти к познанию мира, а не просто о распущенности. Вы говорили о "Hybris", употребили это выражение. Но Hybris разума против темных сил есть высшая человечность, и если она даже навлекает на себя гнев завистливых богов, per esempio**, и роскошный ковчег разбивается и камнем идет ко дну, то это - достойная гибель. Подвиг Прометея тоже Hybris, страдания прикованного к скифской скале мученика для нас святы. Но как обстоит дело с другим Hybris, с гибелью в сладострастном эксперименте с силами, противными разуму, враждебными человечеству? Где тут достоинство? И может ли быть в этом достоинство? Si о no?***
______________
* Конечно (итал.).
** Например (итал.).
*** Да или нет? (итал.).
Ганс Касторп сосредоточенно помешивал ложечкой в пустой чашке.
- Ах, инженер, инженер, - произнес, покачивая головой, итальянец, и его черные глаза сокрушенно уставились в пространство, - и вы не страшитесь ледяного вихря, бушующего во втором круге ада{24}, который кружит и гонит грешников плоти, несчастных, принесших разум в жертву наслаждению? Gran Dio*, когда я представляю себе, как вас понесет и закружит вверх тормашками, я готов с горя чувств лишиться...