Недостреленный (АИ)

— Кажись, Громов… Голос больно похож… — послышались чьи-то слова.

Александр открыл дверь и соскочил с сиденья. Обернувшись, он сказал водителю:

— Выходи, не боись, не тронем. Броневик теперь Красной армии, будешь красноармейцем-водителем, если к белякам не переметнёшься…

Снаружи раздались возгласы узнавания, и кто-то уже хлопал Громова по спине. Водитель приоткрыл дверцу и тихо вышел из машины. Мы с Пашей убрали наганы и тоже стали выкарабкиваться наружу.

— А вот товарищи из Москвы, — Александр обратил внимание собравшихся на нас. — Меня из рук контры вытащили и изменников трудового народа Фалалеева с Грековым ухлопали.

— Чекисты!.. Из Москвы!.. — раздались возгласы. Мы с Никиктиным переглянулись и пожали плечами — не спорить же сейчас с ними.

Как оказалось, на станции Всполье в ночь мятежа стоял эшелон с одним из то ли батальонов, то ли сильно недоукомплектованных полков Красной армии, следующим на Восточный фронт. Этот батальон и помешал восставшим овладеть станцией. К красноармейцам из батальона присоединились остатки разоружённого восставшими 2-го Советского полка, а также большевики, некоторые левые эсеры и участвовавшие в Советской власти рабочие, которых не сумели схватить мятежники. Левые эсеры тоже преследовались восставшими, как одна из партий Советской власти, но менее активно и с меньшей злобой. Возможно, играли роль старые связи ПЛСР с членами эсеровской партии, которых у заговорщиков было немалое количество, а может быть и яркая антигерманская позиция левых эсеров, что совпадало со взглядами и программой восставших, ориентировавшихся на Антанту и с нею связанных. Хотя, с другой стороны, что меня удивляло, белогвардейцы не испытывали ненависти ни к Украинской Центральной Раде и гетману Скоропадскому, ни к атаману Краснову с их прогерманской позицией, а лишь чувствовали некую неловкость и легкую неприязнь, что не мешало Деникину, хоть и без желания, но сотрудничать с тем же Красновым.

Наверное, в отношении к большевикам совпала и нелюбовь к Советской власти, и классовая вражда, и их пораженческие лозунги в Первой Мировой, которую те считали империалистической войной, и Брестский мир большевиков с Германией. Большевики, конечно, судили со своей революционной классовой колокольни, и считали империалистические войны в интересах правящих классов безусловным злом, приносящим вред беднейшей части населения и рабочему движению, поэтому они выступали за мир без аннексий и контрибуций ещё задолго до своей революции и "Декрета о мире". Однако, в то же время большевики прагматично, а кому-то покажется и цинично, выступали за поражение в империалистической войне, считая, что это расшатает власть правящих богатых классов и облегчит проведение революции. По причине малочисленности большевиков их пораженческая линия не оказала никакого заметного действия на ход войны, однако, в чем-то они оказались правы — революция всё-таки произошла в немалой степени по причине участия России в долгой войне. С моей же точки зрения, участие России в Первой Мировой обуславливалось сильной зависимостью России, в особенности российской промышленности и банковской системы, от зарубежного капитала. О каком суверенитете и патриотизме шла речь, думал я, если Россия воевала за интересы стран Антанты, неужели никто из людей местного времени этого не понимал?

На следующие утро Громов проявил кипучую активность — носился между различными красными отрядами, как красноармейскими, так и созданными из местных рабочих, согласовывая их боевую деятельность, связывался с Москвой, информируя о мятеже и доказывая его реальность. В Москве, кстати, не сразу поверили в факт Ярославского восстания, а председатель Реввоенсовета Троцкий на телеграмме из Ярославля о мятеже написал: "Распространяющих ложные слухи — расстреливать". Однако на вторые сутки московское руководство всё же поняло действительность мятежа и направило на его подавление военные части, правда, пока отдельными "подвернувшимися под руку" отрядами. В руках красных оказался расположенный рядом артиллерийский склад, отбитый в первый день у восставших, с артиллерией и запасами снарядов. Только с пулемётами у красных было напряжённо — подавляющее их количество находилось в арсенале, захваченном восставшими. Единого руководства у красных тоже не было, связь с 1-м Советским полком, расположенным в закоторосльной части, была нерегулярной, а про заволжскую часть и говорить нечего. Попытки наступления красных наталкивались на сильный пулемётный огонь.

Громов попытался организовать наступление со стороны Всполья на белогвардейские позиции в городе, но красные опять откатились, отогнанные пулемётной стрельбой. Пулемёты были установлены на колокольнях церквей, которых в Ярославле множество, и в высоких каменных домах. Военный комиссар уже был готов открыть артиллерийский огонь по пулемётным точкам белогвардейцев, по их городским позициям и местам сосредоточения в городе. Однако снаряды губительно бы сказались и на городе, и на его жителях, и я предложил Громову попытаться вначале использовать более точечные методы:

— Послушай, Саня, — сказал я, — не может же быть, что среди нескольких сотен красноармейцев нет опытных фронтовиков и метких стрелков.

— Ну, должны быть… — ответил он, не понимая к чему я клоню.

— Вместо того, чтобы артиллерией по городу палить, давай гасить белогвардейские пулеметы меткой стрельбой из винтовок. Здесь же город, есть где укрыться, не в голой же степи.

— Так попробуй, а? — загорелся Громов. — Ты ж фронтовик, мне Паша говорил. Стрелков я подберу. Попробуйте тот пулемёт сбить, что нам сегодня днём всю атаку сорвал.

Тут я, честно говоря, растерялся. Это по биографии я "фронтовик", то есть мой предшественник в этом теле. А я то из винтовки Мосина и не стрелял никогда в прежней жизни, только из "Сайги" да "Вепря" пробовал, и то немного. И что теперь? Мда, не идти же на попятную, сам предложил.

— Ну, давай, попробую… — нехотя согласился я, а Громов, обрадованный возможностью потеснить белогвардейцев, стремительно унёсся искать местных "снайперов".

Таковых сыскалось вначале несколько человек. Мне дали винтовку, и я впервые взял это оружие в свои руки. Глаза смотрели на легендарную для моей прежней жизни "мосинку", а левая рука сама привычно ухватилась за цевьё, подняв ствол вверх, и правая повернула рукоятку затвора и отвела затвор назад. Вот это да! Мышечная память, выходит, сработала? Я глянул — магазин винтовки был пуст. Какой-то боец отсыпал мне патронов, и мы выдвинулись на выбранную нами заранее позицию. Ею была квартира, окна которой выходили на высокую колокольню со злосчастным пулемётом, и располагалась она не очень далеко от этой самой колокольни. Пройдя дворами и скрываясь за зданиями, мы зашли со двора в дом и вошли в двери комнаты с подходящим окном, которое было открыто. Жильцов попросили временно покинуть помещение и укрыться в комнатах на противоположной стороне дома. Один из красноармейцев сунулся было к окну, но я остановил:

— К окну не подходить, перед ним не мелькать.

Затем взял со старого дивана тяжелый чем-то набитый боковой валик и бросил его на пол ближе к дальней стенке вытянутой от окна комнаты. Сам расположился за ним на полу, положив винтовку на валик и используя его в качестве упора. Отведя затвор назад, по одному патрону, из-за отсутствия обоймы, зарядил винтовку и дослал затвор вперёд. Я был в глубине комнаты, а пулемёт виднелся под самой верхней границей окна, что давало мне надежду остаться не сразу замеченным и не быть убитым пулеметчиком в случае моего промаха. На глаз от дома до колокольни было метров, может, триста. На прицеле винтовки были ступенечки с разметкой 4, 6, 8, 10 и 12, как я понял сотен метров, а может, и шагов. Из возможных "двойки" и "четвёрки" поставил прицел на последнюю. У стоявшего рядом Громова взял бинокль, по виду похожий на более поздние классические бинокли призменной конструкции, на котором написано было "Санкт-Петербург, 1913 г." В оптику был хорошо виден пулемёт, смотрящий стволом под углом ко мне, и лежащий за ним его первый номер, выдающийся из-за пулемётного щитка.