Дело Бутиных

Заблоцкий мало ел, меньше обычного пил, впадал в задумчивость, рассеянно отвечал на вопросы и, в конце концов, не дождавшись десерта, встал из-за стола, вяло и равнодушно откланявшись, отправился отдыхать. Ни бенгальский убор, ни малайский кинжал не прибавили ему сил.

Татьяна Дмитриевна, ни на кого не глядя, вышла вслед за мужем и скоро вернулась обратно. Лицо ее было непроницаемо.

Ее ни о чем не спрашивали, у Бутиных в дому нет такого обыкновения, — надо тебе — так говори, не надо — молчи. Притом за столом сегодня не только свои: Бутины, Налетовы, Чистохины. И Зензинов, конечно, тоже свой, «бутинский» — с самого ихнего детства. Сказки и притчи им сказывал, на прогулки вывозил, по Нерче на лодке, и вообще нежно лялякал их, а позже его племянница Сонюшка, войдя в их дом, заместо сестры им стала...

Но были за столом сегодня новые люди. Впервые увиденные всеми, кроме братьев. Журналист Багашев Иван Васильевич. И музыкант Мауриц Маврикий Лаврентьевич.

Багашев явно заинтересовал всех — и Бутиных, и Чистохиных, и Налетовых. И Татьяна Дмитриевна к нему приглядывалась, будто новый вид орхидеи обнаружила.

Багашев ни одной минуты не находился в покое. Всего труднее ему было молчать. Казалось, он продолжает говорить, когда разжевывает свой кусок индейки иод ореховым соусом или сует промеж рыжевато-клочкастых усов ломтик рассыпчатого миндального пирожного. Он все что-то сообщал, с чем-либо не соглашался, кого-нибудь спрашивал.

Разговор, коснувшись мора среди монголов и распространения тарбаганьей чумы в сопредельные русские села, самоотвержения врачей и студентов-медиков из Томска и Петербурга, сражавшихся геройски со страшной черной хворью, — естественно привел к аптеке, затеянной Бутиным. Дело это поручили Зензинову, поскольку знали его интерес к медицине и достигнутый им успех в тибетском врачевании травами и кореньями. Но дело подвигалось медленно.

Между тем Бутин очень рассчитывал, что аптека поможет и рабочему люду на приисках — лекарствами, советами, выездами аптекарей на разработки. Покамест лечились подручными средствами, баданом, зверобоем и бабкиными пришептываниями...

— Изба поставлена просторная, на два помещения. Плотничьи работы проделаны, полки, столы, вертушки — все уже наготове — берите в помощь сынов и езжайте в Иркутск за провизором и лекарствами!

— Кому вы вручаете такое дело? — тут же вмешался Бага-шев. — Моему другу Михаилу Андреевичу Зензинову? Я к нему всем сердцем привязан, но при нем же доложу: он современной медицины не признает! Он шаманов почитает! Ну, согласен, мой друг — образованный шаман — проник в дебри тибетских лечебников... Но сколь много местных врачевателей зло приносят! Вон в Цасучее на Ононе, случай недавний: мальчонка лет семи приболел, жалуется, что «урчит» в животе. Позвали деревенского эскулапа, деда Антифора. Сей врачеватель ставит диагноз: у Митяя вашего, мол, «внутренняя грыжа», может прогрызть кишки! И немедля, при покорных и невежественных родителях, берется за лечение. Аптечный препарат — под рукой: оконное стекло! Невежественная дикарская рука истирает сей препарат в порошок и, наполнив порошком полстакана, выпаивает с водичкой несчастному обреченному мальчику: «Чтоб разбить грыжу». Вскоре мальчик начинает корчиться от нестерпимой боли: «Мамонька, мамонька, как иголками колет», — и невинная жертва варварства отдает Богу душу! Докуда можно терпеть такое!

— Но при чем здесь я, милейший Багашев! — воскликнул Зензинов. — У нас здесь один фельдшер на тысячи и один врач на десятки тысяч квадратных верст. Вот откуда то, что вы именуете шаманством! Хоть взять Нерчинско-Заводский округ с его сотней тысяч квадратных верст. И что же, господа! Один врач и три фельдшера на пространство европейского государства! Когда и кому лечить вашего беднягу Митяя! Вот доморощенные лекари и лечат! Где нашептыванием, где заговором, а где и более сильными средствами: ядовитыми растениями, сулемой, медным купоросом и, как в данном случае, толченым стеклом... Только обязан возразить: все эти знахари и знахарки — дедушки Кузи, дяди Трофимы, тетки Орины, бабки Харитины и прочие Антифоры — к тибетской медицине имеют гораздо меньше отношения, чем ваша уважаемая Марфа Николаевна к приготовлению кофия для английской королевы Виктории!

— Прекрасно, — сказал, переждав общий смех, Бутин, — из сферы речей переходим к делу. Не соболезнования нужны, не критика, но врачи и фельдшера, лекарства и медикаменты, больницы и аптеки. Прошу вас, господа, потрудиться вместе на сем поприще.

Меж тем сестры, наскучив серьезным да еще страшноватым разговором мужчин, негромко завели свой о всякой всячине.

Наталья Дмитриевна, по мужу Налетова, немного похожая на старшего брата, светловолосая, с округлыми щеками, несколько медлительная, с распевным голосом, оживленно поведала о знаменитых туманных картинах, которые за большие деньги показывал хитроумный делец Крассо, и будто он после Петербурга и Москвы, с заездом в Нижний, намерен побывать и в Томске. Хорошо бы его зазвать в Иркутск, а оттуда в Нерчинск, вот бы вы, брат любезный, Михаил Дмитриевич, позаботились о нас, что мы тут в сопках видим!

Стефанида Дмитриевна, ныне Чистохина, внешностью скорее в младшего брата, скуластенькая, смуглая, с красивыми стройными плечами, — та о новых шляпках к лету, с лентами, очень модный сейчас фасон, может быть, — взгляд на Михаила Дмитриевича, — попросить господина Шипачева, чтоб выписал?

Зять, Чистохин, приехавший из Верхнеудинска, где он по просьбе Бутина подыскал солидного надежного доверенного фирмы, — сообщил новость, которой Михаил Дмитриевич придал значение: предстоит прибытие в Нерчинск епископа Селенгинского Мелетия, известного своей громкой биографией и необычными проповедями.

У Багашева на все свой взгляд.

И на Мелетия нашлось слово. На епископа Селенгинского.

— Не какой-нибудь захолустный попик! И не сановный священник у подножия трона! Мятежный деятель церкви — вот кто преосвященный Мелетий! Второй Аввакум! Подобно декабристам сосланный в Сибирь — такой чести не всякий поборник Бога удостаивается! За что сослан? За правое дело, за огненную речь в защиту крестьян села Бездна, растрелянных бездумной солдатней по команде палача-полковника! Это человек и передовой, и мудрый, гордость православного духовенства! Немного у нас таких! Имел счастье с ним лично общаться!

Туманные картины, привлекшие интерес Наталии Дмитриевны, Багашев вдребезги разнес, — дрянь несусветная, шарлатанство, а мошенник этот под чужеземным именем Крассо, на самом деле не Крассо, а Ипполит Безлюдный, он же Порфирий Дроздов, он же Андрей Похатушкин, а истинное имя — Гаврила Крысин, ухо колото, на правую ногу хром, спина в следах плетей, а по всему телу рубцы. А голова замечательная, умнейшая, ему бы образование да средства!

Меж тем у озабоченного Николая Дмитриевича зашел с братом разговор насчет покупки амурского прииска Маломальского у вдовы скончавшегося в раззоре купца Чемякина. И снова Багашев навострил ухо. Поймав промежуток, он втиснулся своими сведениями: вдова по имени Анна Сильверстовна, прииск размещен на левом берегу речки Бурган, открыт в пятьдесят пятом, начат разработкой в пятьдесят девятом году. Если интересно знать, то мужа купеческой вдовы звали Филипп Петрович!

— Однако же, — сказал Михаил Дмитриевич с уважением, приправленным долей досады. — Вижу, любезный Иван Васильевич, что от вас не укроешься. Для вас, должно быть, не существует ни запоров, ни стен, ни внешних стеснений, ни внутренних запретов. Если уж возжаждете допытаться!

— Ежли б вы за каждую новость брали хотя бы по рублю, то жили бы безбедно, — решил поддакнуть Бутину недалекий и мелочный Налетов. Вроде бы посочувствовал пребывающему в вечной нужде семейству.

Багашев быстро повернулся к бутинскому зятю.

— Иное пошлое словцо и ломаного гроша не стоит! Вот так-то, Николай Алексеевич!

И, снова повернувшись к Бутину, наклонил к нему лобастую голову, посчитав, что серьезного ответа заслуживает лишь он.