Дело Бутиных

Младший бросил на старшего быстрый проницательный взгляд, ожидая по ходу его мыслей нового вопроса. Он последовал.

— Вы всерьез насчет приисков Капараки? Или для острастки?

Младший, отряхнув пепел, положил сигару на синего камня пепельницу.

— Николай Дмитриевич, — отвечал он, — согласитесь со мною, что не все владельцы капиталов поступают одинаково. Французский рантье мне менее по душе, чем энергичный американский предприниматель. Жмоты и моты — это паразитические элементы в среде истинных капиталистов, для коих цель — благосостояние общества, развитие промыслов, поднятие народного богатства. Поверьте мне, рано ли, поздно ли, но такие легкомысленные дельцы, как зять, приходят к печальному концу.

— Я отчасти разделяю ваши взгляды, Михаил Дмитриевич, — после некоторого молчания сказал старший. — Но нам ли подталкивать Капараки в эту сторону? Не знаю, не знаю... Полагаю, что суждение Капитолины Александровны не будет излишним, друг мой.

— Одобрит, одобрит, не сомневаюсь, — улыбнулся младший своей кроткой, жестковатой улыбкой. — Да ведь мы интересы нашего милейшего родича не затронем! Пусть свое место занимает и в Гостином дворе, и за нашим столом. Пусть поторговывает помаленьку. Даже подмогнем. А прииски выймем из грубых и неумелых, если не опасных рух. На золоте нужны и средства, и размах, и жертвы, и смелость, и дальний загляд, и понимание людей. Нам с легкими спутниками в больших делах несподручно. Наше Товарищество и на двух бутинских спинах продержится, при дельных, надежных сотрудниках доброй закваски. Нам Дейхманы, Михайловы, Шиловы нужны... — И он, посчитав тему с Капараки исчерпанной, вдруг резко — так с ним бывало — переменил логическое течение разговора.

— Знакомы ли вам, брат мой, пьесы поэта Иннокентия Омулев-ского? Сибирского нашего барда?

Николай Дмитриевич, привычный к подобным поворотам и финтам в беседах с братом, вновь взялся за сигару. Он еще был в раздумьях после тяжелого разговора в доме через площадь.

— Омулевский? — рассеянно отвечал он. — Как же не знать! Невеселые у него сюжеты, все-то про бедность, страдания, разлуки...

Бутин-младший словно выскочил из кресла, стал перед Николаем Дмитриевичем, руки в боки, — высокий, худощавый, тонкий, как игла.

— А это, недавно в «Русском слове» напечатанное, известно ли вам?

И он с чувством, чуть задрав узкую бородку, продекламировал:

Все на свете трын-трава —

Горе и разлуки,

Лишь была бы голова.

Молодость да руки!

— А, каков! И поверх горя может и вопреки разлукам! Русская в нем сила, сибирская!

Николай Дмитриевич пошевелил губами, точно повторяя услышанные строки. Голубые глаза задумчиво вглядывались в брата.

— Стихи вроде удалые, — наконец сказал он, — а за ними не веселье слышится, за ними — жизнь тяжкая, безрадостная... Однако же, Михаил Дмитриевич, «трын-трава», выразительно вами произнесенное, более подходит Капараки, нежели вам... Знаете ли вы себя доподлинно, брат мой! Сейчас передо мною не тот Михаил Бутин, что при мне лечение Микаэлю Георгиусу Капараки предписывал! Однако же время обеда, спустимся вниз, да заодно с Капитолиной Александровной о наших делах потолкуем...

Золото, добытое на Дарасунских приисках в очень удачные промывки второй половины шестидесятых годов, составило основание бутинского богатства, бутинских рискованных и дерзких предприятий.

В эти годы чистый доход от продажи желтого металла, от торговых операций и винокурения достиг миллиона рублей.

Эти деньги не осели в конторе, не укрылись в банках, не пущены были в ростовщичество. Ни путь Кандинского, ни путь Капараки братьев Бутиных не привлекали!

Сотни тысяч из нового капитала пошли на дальнейшее развитие приисков, на заведение новых предприятий, на расширение торговли.

Капараки, получив за свои пять приисков отступных полета тысяч полуимпериалов и обласканный Капитолиной Александровной и Татьяной Дмитриевной, тотчас выздоровел, перестал кукситься и дерзить и, как прежде, ежли не укатывал в Иркутск, показывался теперь уже в новых бутинских хоромах на другом конце площади, — здание это куплено у протоиерея Суханова... Братья обрадовались примирению с зятем, тем более, что лисий нюх Капараки, вертевшегося всюду и везде, помог им устроить еще несколько купчих на богатые металлом урюмские разработки. В общем, не отошел зять от семейства. Не исключено, что втайне доволен свободой своей от повседневных забот — не надо запасать муки и круп для рабочих, закупать для них порты и онучи, выезжать в ненастье и стужу для присмотра за ходом дел, — а коли родичи попросят, то уж и вознаградят! Получая денежки, даже малые, Капараки сам сиял, как новый золотой с Монетного двора.

Меж тем дошли до Нерчинска вести насчет богатейших Амурских приисков.

Новообретенный Россией край, подарок Муравьева и Невельского отечеству, распахнул свои просторы, призывая к себе капиталы, товары, тысячи людей разных сословий, званий и ремесел — пахарей, охотников, умельцев на все руки и, разумеется, деловых, предприимчивых, энергичных купцов, фабрикантов, торговцев, рассчитывающих на приумножение капиталов.

Получив от двоюродного брата своего Иннокентия Синцова письмо из только-только народившегося на Амуре града Благовещенска, Капитолина Александровна, не теряя времени, пошла с ним к Михаилу Дмитриевичу.

«Что ж твои-то дремлют, — писал напористый и деятельный Синцов, — тут такой расхват земель, такая кутерьма идет, а по реке Зее на севере уже рыщут партии разведчиков в основательной надежде на большое золото. Коль при капитале твои Бутины, пусть поторапливаются!»

Следует учесть, что старому Нерчинску здорово повезло — более чем Иркутску, Верхнеудинску, Кяхте и Чите: купцы нерчинские оказались ближе всех к новому краю! Именно племянник Зензинова, Иван Александрович Юренский, совершил первый вояж на Амур, опередив других нерчуган. Михаил Андреевич, коротавший свои вечера у Бутиных — стареющий, недомогающий и грудью и поясницей, но все такой же неугомонный фантазер, — рисовал землякам картины необыкновенные и роскошные:

— Я будто вижу бесчисленные пароходы, скользящие по Амуру, прислушиваюсь к завыванию паровых машин... Туманному моему взору представляются и белые паруса на огромных судах, в коих укладены разнородные богатства страны — хлеб, шерсть, кожи, пенька, железо, медь, олово, чугун, серебро, даже золотой песок и драгоценные камни! И шкуры дорогих и бесчисленных зверей здешней земли! Безмерные леса здесь дадут дань свою, чтобы очистить место тучным пашням и пастбищам! Вижу старыми очами своими берега Шилки и Амура, покрытые торговыми городами каменных зданий; и будто все это развитие произведено могучим рычагом торговли...

Собираясь в «експедицию» на Амур, Михаил Дмитриевич до-преж того разослал на Амур и Зею, не забыв и Благовещенск, своих доверенных. Все они имели письменные полномочия от Товарищества. Это были наиболее близкие Бутиным люди.

Зензинов настоял, чтобы поехал доверенным его старший сын Николай — этому смышленому и дельному парню едва минуло двадцать. Второй сынок его, Михаил, моложе на два года, занят в Нерчинске в Гостином ряду, у Бутиных же.

Послан был и опытнейший коммерсант, управляющий в Нерчинске конторскими делами, — Иннокентий Иванович Шилов. А с ним Иринарх Артемьевич, двоюродный брат Бутина.

Было у Михаила Дмитриевича намерение послать на Амур и Петра Илларионовича Михайлова, наичестнейшего и в горном деле незаменимого, да тот занемог и попросился на лечение на горькие воды, так что пришлось искать надежного и сведущего смотрителя на прииск Капитолинский...

Младший Бутин сам был наготове, ожидая первых весточек от доверенных с берегов Амура.

В эти дни непрерывных и напряженных трудов все больше внимания Бутина требовали возросшие числом и населением прииски, и расширившиеся дела фирмы, и заново переоборудованные винокуренные заводы. И ему, и старшему брату, и Дейхману приходилось то в седле, то в тарантасе-бестужевке, то в лодке, а то и пешими путями пробираться через хребты и сквозь тайгу.