Закат империи

Прогремев копытами по мощёной мостовой, конница уступила место пехоте, впереди которой опять-таки шли легковооружённые воины — метатели стрел, камней и дротиков, а потом и тяжеловооружённые, составлявшие основную боевую силу. Римляне, сохранившие любовь к оружию и военной мощи, наслаждались видом их блестящих кольчуг, могучих щитов и грозных даже в ножнах мечей.

Среди толпы зевак выделялись два стройных патриция тридцати шести—тридцати восьми лет. Один из них был чуть моложе, другой чуть старше, но оба так походили друг на друга, что любой взглянувший на их горделивые лица, уверенно заявил бы, что это родные братья. И он бы не ошибся, поскольку это были сыновья бывшего магистра оффиций и внуки бывшего принцепса сената Боэций-младший и Симмах-младший.

— Какие всё-таки славные воины! — сказал младший из них, Боэций, обращаясь к старшему. — Неужели даже подобное зрелище не соблазнит тебя вступить в их ряды?

— И что дальше? — без всякой улыбки отозвался Симмах. — Отправиться покорять родную Италию? Или вновь, как и сотни лет назад, попытаться завоевать весь мир?

— Не покорять, а освобождать от готов, — с лёгкой досадой, свидетельствовавшей о давних разногласиях братьев, заметил Боэций. — Вижу, ты слишком хорошо впитал поучения нашего наставника.

— Да, мне чужд имперский дух, и я совсем не хочу умирать во славу очередного императора...

— Но почему императора, а не Рима?

— Да потому, что Рима больше нет, остался лишь город с таким названием, который ничуть не лучше и не хуже остальных городов Италии.

— Зато есть держава, которая называется Восточной Римской империей и которая пытается ныне присоединить к себе западную её часть...

— А во главе этой державы стоит малограмотный сын крестьянина Юстиниан, женатый на самой чудовищной развратнице, которую только можно вообразить! Это ради их славы ты хочешь возрождения прежней Римской империи?

Боэций не успел ответить, как толпа разразилась бурей нестройных криков и рукоплесканий, приветствуя одетого в красный плащ и золочёные доспехи полководца, проехавшего на боевой колеснице. И лишь когда крики стихли и возбуждённые горожане стали расходиться по домам, он вновь обернулся к брату.

— Этот малограмотный крестьянин приказал составить самый полный кодекс римского права! И именно он начал строить храм Святой Софии — самый большой христианский храм в мире!

— И при этом запретил все ереси и разогнал последние философские школы!

— Тебя не переспоришь... Недаром ты был так силён в логике, которую нам преподавал почтенный Кассиодор... Пойдём на могилу нашего отца, ведь ради этого мы приехали в Тичин.

— Пойдём, — согласился Симмах и впервые улыбнулся брату.

В одинаковых одеждах, которые уже давно пришли на смену классическим римским тогам, они вышли за городские ворота и направились в сторону церкви Святого Павла, возле которой находилось всё более разраставшееся кладбище. Во времена раннего христианства хоронить рядом с церковью было не принято, дабы не оскорблять живых зловонием покойников. Однако постепенно на смену этому стало приходить другое верование — похороны на освящённой земле, да ещё там, где лежит какой-нибудь праведник, являются самым желанным делом.

— Посмотри вон туда! — вдруг воскликнул Боэций и схватил брата за рукав, указывая в сторону обогнавшей их колесницы.

— Ну и что?

— Ты видел эту женщину?

— С затылка...

— Эх! — с досадой вздохнул младший брат. — А мне показалось... Впрочем, неважно...

Боэций всё же проводил глазами колесницу и, увидев, что она начинает замедлять скорость и сворачивать к кладбищу, стал торопить брата.

— Да в чём дело? — удивлялся тот.

— Эта женщина... Я клянусь тебе... Впрочем, нет... сам всё увидишь! Ну, прошу тебя, пойдём побыстрее!

Симмах только пожал плечами, но, не желая обижать брата, прибавил шагу, и вскоре они поспешно миновали кладбищенскую ограду и быстро зашагали по аллее среди старинных склепов и обелисков, направляясь к хорошо известному им саркофагу, сделанному из чёрного мрамора, на котором были высечены стихи. Ещё издали оба увидели фигуру одинокой женщины, закутанную в светлое покрывало. Теперь уже и Симмах понял нетерпение брата, так что оба подбежали к ней почти одновременно. И стоило ей поднять на них свои прекрасные задумчиво-ласковые глаза, как они в один голос воскликнули:

— Беатриса!

Вернувшись домой, в поместье своего мужа, находившееся неподалёку от Нурсии, Беатриса в тот же день взволнованно поведала Максимиану о своей неожиданной встрече с братьями.

— Двадцать лет! Я их не видела почти двадцать лет — и вдруг встречаю на могиле отца! Но самое удивительное, что они оба меня узнали.

— Я бы тебя узнал и через сорок, — ласково заметил Максимиан, целуя жену. — У тебя такие удивительные глаза, которые совершенно не меняются с возрастом!

Действительно, Беатриса, достигнув сорока лет и родив двух девочек, из которых выжила только одна — Октавия, которой уже исполнилось шестнадцать лет, стала зрелой матроной, но сохранила удивительно нежный, почти девичий взгляд, в котором сквозило всё то же невинно-испуганное любопытство к жизни, причём похожим любопытством отличались и глаза её дочери.

— Но ты знаешь, что самое удивительное? — спустя некоторое время снова заговорила она.

— Что? — рассеянно поинтересовался Максимиан, проглядывая счета, поданные ему управляющим его имением.

— Оказывается, что до самого совершеннолетия они находились под опекой магистра оффиций..

— Кассиодора?! — вскрикнул Максимиан.

— Да, — кивнула Беатриса. — И оба очень тепло о нём отзываются... Более того...

— А как же Рустициана?

— Она умерла два года назад, я не стала больше ничего о ней расспрашивать. Но ты не дал мне договорить... — наморщила лоб Беатриса.

— Ты говорила о Кассиодоре.

— Так вот, он уже не магистр оффиций. Оказывается, Кассиодор добровольно оставил этот пост и основал свой монастырь в окрестностях Корфиния, то есть всего в дне езды от нас.

— Что ты хочешь этим сказать? — таким холодным тоном поинтересовался Максимиан, что жена поневоле смутилась.

— Не смотри на меня так, — отводя глаза, взмолилась она. — И Симмах, и Боэций ближайшие два месяца собираются прожить у него, так что я подумала...

— Прекрасно, — всё так же холодно кивнул Максимиан, — а ты подумала о том, кто виноват в гибели великих людей, чьи имена теперь носят твои братья?

— Но...

— Только не говори мне о христианских добродетелях вроде раскаяния и всепрощения! Ты не слышала криков Северина Аниция, которые слышал я, когда был в подземелье!

— Но Кассиодора простили сыновья моего отца! — Беатриса с таким выражением глаз и такой умоляющей улыбкой посмотрела на своего мужа, что он вдруг дрогнул и прижал её к себе.

— Любовь моя, ну кто же сможет устоять перед твоей улыбкой и твоими глазами! Конечно, мы поедем, куда скажешь, но...

— Но что?

— Но лучше бы мы этого не делали!

И всё-таки эта поездка состоялась. Монастырь, основанный Кассиодором в его собственном имении на юге Италии, уже захваченном византийскими войсками, назывался Виварий и славился тем, что здесь жили самые просвещённые и трудолюбивые монахи Италии. Место для него было выбрано чрезвычайно живописное, да, строго говоря, это был не столько монастырь, сколько классическая и весьма комфортабельная римская усадьба, переделанная под нужды монастыря, но сохранившая прежнюю роскошь. Так, кельи монахов располагались в прекрасном саду, а на главной вилле, где жил сам Кассиодор, вообще мало что изменилось, хотя христианская атрибутика заметно потеснила языческую. В отличие от суровых бенедиктинцев, порядки в Виварии были достаточно либеральными, а главное, чего требовал сам хозяин и настоятель от своих подопечных, было не столько строгое соблюдение обрядов, сколько усердие и тщательность в работе по переписке и реставрации древних рукописей.