Закат империи

Боэций улыбнулся и положил руку на плечо юноши.

   — Раз ты начал хвастать — значит, почти успокоился. А потому я могу напомнить тебе забавное двустишие:

— Но ты же не относишь это к своей собственной жене Рустициане? — уходя, неожиданно спросил Максимиан.

Боэций вздрогнул и, проводив юношу, прошёл в атрий, опустился на ложе и глубоко задумался. Все бурные события сегодняшнего дня вмиг смыло тёплой волной воспоминаний. Сейчас ему сорок два, и в его короткой курчавой бороде тонкими, серебристыми нитями уже начинают пробиваться следы времени, а тогда он был почти вдвое моложе...

Его отец был консулом при Одоакре, а потому пал от руки убийц в собственном доме, когда, выполняя негласный приказ Теодориха, по всей Италии происходила резня сторонников побеждённого скира. Тринадцатилетнего Боэция усыновил знатный патриций Квинт Аврелий Меммий Симмах, и именно в его римском доме рос и воспитывался будущий первый министр короля остготов. У его приёмного отца была родная дочь Рустициана, и Боэций делил своё время между общением с ней и интенсивными штудиями. Тогда он был слишком молод и увлечён науками, чтобы досконально разбираться в своих чувствах, а Рустициана, на два года старше Боэция, была слишком невозмутимой и строго воспитанной девушкой, чтобы давать волю бурным страстям. Всё решал Симмах, и он обручил их по старинному римскому обычаю, надеясь поженить, когда Боэций достигнет двадцати одного года. Но, как всегда это и бывает, когда пытаются обойтись без коварного бога любви, он вмешался, едва не сорвав все планы.

Боэцию исполнилось двадцать лет, и он приступил к написанию задуманной им серии трактатов по арифметике, музыке, геометрии и астрономии, которые должны были называться «Наставлениями». Он уже в совершенстве владел греческим языком, поэтому усиленно искал и изучал греческие рукописи, которые ещё сохранились после времён правления императора Феодосия. Сто лет назад этот император одержал решающую победу над сторонниками римского многобожия, после чего, подстрекаемый христианскими епископами, стал усиленно преследовать языческую культуру: разрушил Александрийскую библиотеку, запретил Олимпийские игры, а в конце своей жизни (он умер в 395 году) написал завещание, по которому окончательно разделил Римскую империю на две части — Западную и Восточную, поручив управление ими двум своим сыновьям — Аркадию и Гонорию. В период правления Феодосия безжалостно разрушались античные статуи и храмы, сжигались рукописи и преследовались учёные — короче, христианство на многие века стало из гонимого гонителем.

В небольшом римском храме Кастора и Поллукса, который был сооружён ещё во времена республики и давно заброшен, хотя и находился неподалёку от Священной дороги, каким-то чудом уцелело немало древних греческих рукописей. Боэций, узнав об этом от своего приёмного отца, стал проводить там целые дни. Он приходил с самого утра, будил старого сторожа, тот открывал ему ворота, а потом снова уходил спать. И при слабом свете старинных бронзовых светильников Боэций с упоением рылся в куче полусгнивших манускриптов, порой даже вскрикивая от неожиданности при виде особо ценных находок. Каких только рукописей греческих поэтов, философов и историков он там не находил, унося потом всё это домой! Считавшиеся давно утерянными сочинения Левкиппа и письма Диогена, неизвестные диалоги Платона и философские поэмы Эмпедокла, комедии Аристофана и элегии Феогнида, книги Полибия и трактаты Аристарха Самосского — да разве можно перечислить все те сокровища античной мысли, которые раскрывались перед его восхищенным взором, когда он дрожащими от волнения руками разворачивал рваные и мятые свитки! По его настоянию Симмах нанял трёх писцов, которые день и ночь снимали копии с бесценных творений давно минувшей культуры.

Но однажды, когда Боэций в очередной раз явился в храм, к своему удивлению, он застал двери открытыми. Недоумевая, он вошёл внутрь и удивился ещё больше: в храме юная женщина, держа перед собой свиток, приятным и нежным голосом читала нараспев какие-то греческие стихи. Впрочем, Боэций сразу узнал в них любовные элегии Сафо.

Он осторожно приблизился, и женщина, оторвавшись от свитка, испуганно вскинула на него ярко-голубые глаза. Прошло свыше двадцати лет, но он всё ещё помнил то мгновенное волнение, которое содрогнуло его юношеское сердце от одного только взгляда этой удивительной женщины. У неё было нежное, милое лицо совсем юной девочки, хотя под её греческим платьем угадывались развитые формы вполне зрелой женщины. Но этот по-детски нежный в своей непосредственности взгляд, кудрявые чёрные волосы, удивлённо полуоткрытые губы не давали Боэцию почувствовать себя моложе этой женщины. А её милая взбалмошность, которая потом обернулась таким роковым образом!..

— Кто ты? — негромко спросил, скорее даже прошептал он.

— Элпис... — вибрирующим от волнения шёпотом произнесла она, роняя на пол свиток.

Так произошло его знакомство со своей первой любовью — тридцатилетней сицилийской поэтессой Элпис. Боэций никогда ничего не узнал ни о её прошлом, ни о её настоящем. Где она жила в Риме и чем занималась, кроме сочинения своих религиозных гимнов? — на все эти вопросы она лишь кокетливо потряхивала пышными волосами и соблазнительно смеялась. Но зато каждый день она появлялась в храме Кастора и Поллукса, и они часами разговаривали о поэзии и Боге. Его настолько поражали её странные, полубезумные, мистические суждения, что он порой был готов считать её сумасшедшей, хотя это нисколько не мешало его горячей юношеской влюблённости, которую она не только не отвергала, но...

Проворно спуская к ногам своё старенькое платье и оставаясь совсем нагой, Элпис умело обнажала его стройное и сильное тело, лаская при этом невероятно дразнящими и возбуждающими поцелуями, от которых он сначала буквально цепенел, а потом принимался дрожать, как в лихорадке. Они опускались на сброшенные одежды, и он неумело и неуклюже тыкался влажными губами в её пленительные своей упругой тяжестью груди, порываясь как можно быстрее оказаться между горячими смуглыми бёдрами, чтобы проникнуть туда, что казалось ему центром вселенной. Но она своими опытными, невероятно нежными прикосновениями заставляла его полностью подчиняться её воле, благодарно следуя во всём желаниям своей страстной учительницы. О, это обжигающее дыхание и тишина, которую только обостряет слабое потрескивание факела! О, эта медлительность, позволяющая не захлёбываться, а упоительно смаковать каждый поцелуй и каждую ласку, изощряясь в утончённой любовной игре до тех пор, пока не происходил взрыв бешеного животного содрогания, сопровождающийся взаимными всхлипываниями и стонами... А потом, когда, казалось, весь мир полностью растворялся в неистовых, задыхающихся вздохах, наступали полное опустошение и нега, упоительная нега любви, после которой хочется говорить шёпотом и думать о чём-то великом вроде вечной любви, бессмертия души или поэзии...

За стенами храма шёл 500 год от рождества Христова, кипели страсти Вечного города, византийский флот опустошал побережья Апулии и Калабрии, а император Теодорих, заняв со своими войсками Прованс, выдавал свою сестру замуж за короля вандалов Тразамунда.

Однажды Боэций вместе с приёмным отцом Симмахом прогуливался по Капитолию, неподалёку от театра Марцелла. Симмах давно заметил странное состояние воспитанника, однако не досаждал ему никакими расспросами. Когда они проходили мимо портика Октавия, внимание обоих привлекла странная сцена. Невысокая, в одной тунике, женщина с обнажённой грудью — Боэций с ужасом и болью мгновенно узнал Элпис, — стоя между колоннами портика, читала стихи столпившимся внизу зевакам, поощрявшим её нестройным рёвом и откровенно непристойными восклицаниями. Речь её была быстрой, движения беспорядочными, лицо раскраснелось. Вдруг от толпы отделился какой-то пьяный ремесленник, поднялся к поэтессе и повелительно схватил её за руку. Боэций и Симмах находились слишком далеко и потому не могли слышать, что говорил он, а что кричала толпа. Видно было, что Элпис отчаянно вырывалась, а ремесленник то хватал её грязными руками за грудь, то тянул вниз, подстёгиваемый неистовым рёвом зрителей.